Она стала мять Анне живот. Потом за тридцать секунд достала послед руками. Стеганое одеяло пропиталось кровью, кровь стекала по краю, капала на пол. Голова Анны покоилась рядом с подушкой: рот открыт, между полуприкрытых век видна полоска белка. Плацента вышла целиком.

– Хвала небесам, – выдохнула Ирма, будто выругалась, берясь за уже приготовленную иглу.

Лукас тем временем положил новорожденную на пеленальный столик. Он вытер ее досуха, стал растирать – без толку. Попробовал искусственное дыхание. «Пять вдохов, – говорила Ирма, – больше пяти не делай». Ничего. Он продолжал нажимать на грудь большим пальцем. У него было двадцать минут. Потом поздно. Прошло семь, восемь. Лукас вспомнил Марселина на дне шлюпки – чуть не утонувшего марсового. Его он смог вернуть к жизни. Так неужели не выйдет с племянницей? С совсем новеньким сердцем? Чего оно ждет, почему не стучит?

– Воскресни, воскресни, – умолял он в отчаянии.

– О том, кто не сделал ни вдоха, «воскресни» не говорят, – поправила Ирма.

– Мне наплевать.

– Говорят «оживи».

И, словно в ответ на сказанное ею волшебное слово, грудь девочки вдруг приподнялась. Лукас услышал тихий, едва различимый хрип. Он положил ее себе на предплечье и стал массировать спину. Из крохотных губ вышла чистая, прозрачная вода. Легкие освободились, она наконец заревела и задергала ручками и ножками.

– Ну и ну… – присвистнула Ирма, застыв с иглой в руке.

Лукас держал племянницу на руках. Она была черноволосая и почти невесомая. Он чувствовал, что не в силах запеленать ее в связанное для нее одеяльце. Ему нужно было согревать ее своим теплом, прижимать к своей коже. Он обернул ее полой своей сорочки и разрыдался.

Ирма безучастно делала свою работу. Кончив, она поправила Анне подушку, смерила пульс, вытерла ей лоб и сказала:

– Такие вы, значит.

– Какие? – спросил Лукас, не отрывая глаз от новорожденной.

Он ни за что не расстался бы с ней: может, даже вскормил бы сам.

– Это у вас в роду.

Лукас поднял голову.

– Поперечное предлежание, рука в родовом канале. Никогда, ни за что бы не подумала, что увижу такое второй раз.

Она умолкла.

– И кто был первый? Не я же, в конце концов…

– Ты, ты, балда. Ты самый. – Ирма покачала головой. – Худшие мои роды. Лучший мой ученик. Хочется верить, оно того стоило.

Ирма и правда едва не расчувствовалась, но тут Анна издала тот же хрип, что и ее дочь. Лукас подошел к ней и осторожно убрал прилипшую к щеке прядь.

– Чудесная девочка, Анна. Замечательная.

Не размыкая век, Анна приподняла руки и открыла грудь. Лукас приложил малышку к груди и окружил ее подушками.

Покой в комнате, где жизнь только что восторжествовала над смертью, продлился недолго. Трое мальчишек вбежали, подскочили к кровати, завизжали, увидев кровь, захотели взглянуть на сестру, которая показалась им гадкой, и стали канючить, что целый день не были дома, – пока не получили от отца по шлепку. Сам он не смел поднять новорожденную на руки. Дочурка – как и взяться? Он боялся ее сломать.

Было уже за полночь, когда Лукас пошел провожать Ирму до дома. Она взяла его под руку, и они молча шли рядом. Снег набивался в ботинки. От мороза перехватывало дух. Лукас хотел задать Ирме один вопрос, но так как от него тоже перехватывало дух, он откладывал его до самого крыльца.

– Мать или ребенок… – заговорил он наконец. – Что сказал мой отец?

Акушерка молча посмотрела ему в глаза. Впервые она захотела пощадить своего практиканта. Но ее молчание уже все сказало. Лукас опустил взгляд.

– Вот мерзавец…

– Заметь, – сказала Ирма с напором, – твоя мать еще жива, а значит, мы не послушали твоего отца.

Лицо Лукаса окаменело. Он стал сам на себя не похож.

– Он хотел сына, Лукас. Твой отец очень хотел сына.

– Он хотел сына, чтобы тот жил за него, вот чего он хотел.

– Лукас. Ты ведь читал мои записи? Знаешь, отчего ребенок лежит так, будто в гамаке, свесив вниз руку? Ну?

– Слишком растянута матка.

– Молодец. А отчего матка так растягивается?

– Предыдущие беременности.

– Верно. А что усугубляет?

– Избыток околоплодных вод? Близнецы?

– Близнецы.

– Моя мать носила близнецов?

– Да, задолго до тебя. Два мальчика. Оба мертворожденные.

Лукас был ошеломлен. Никто не говорил ему, что у него были братья.

– В общем, твой отец не всегда отвечал на тот вопрос одинаково. И, как следствие, потерял двух сыновей.

– Ну и что это меняет, Ирма? – взорвался Лукас. – Все равно сделал бы из них цирковых собачек!

Видеть настолько спокойного человека в гневе – Ирма испугалась за него. Она схватила его руку обеими руками, так что перчатки впились в толстый рукав.

– Послушай меня, Лукас: мы делаем для детей что можем. Желаем им добра, но иногда ошибаемся, в чем их счастье. – Она отпустила его. – Ну все, Лукас Корбьер, иди домой. К племяннице. Если они теперь не позовут тебя в крестные… уж я им скажу пару ласковых, клянусь… – Она сбивала снег с ботинок о порог. – Иди-иди, Лукас. Ступай спать.

К концу ноября погода точно с цепи сорвалась. Покончено с поэтичными белыми хлопьями: метель бушевала, как дикий зверь, застилая небо, загоняя простывших людей поближе к печи. Енот-полоскун спрятался в дупле, рябчик – под снегом, бобер – в своей хатке. По дорогам было уже не проехать, так что провинции оказались отрезаны друг от друга прежде, чем кончилось распределение дров и припасов. Города, деревни, поселки превратились в островки в бескрайнем снежном море. Кружившим в небе неистребимым воронам королевство напоминало теперь архипелаг.

Как бы ни жалась Эма к плечу Тибо, ее тайна разделяла их ледяной стеной. Она так остро чувствовала свою дочь и уже любила ее всем сердцем!.. Иногда ее захлестывало инстинктивное желание убежать, скрыться за морями вместе с дочерью и зажить где-то там, далеко-далеко. Но Тибо никогда не согласится на это, а без него она никуда не уедет.

Однажды утром Эма решила, что дочь нужно назвать Мириам. Дочь первого короля Пьера носила имя Ариэль; дочь Тибо будут звать как ее звезду-близнеца. Легенда о созвездии Азале гласила, что Мириам и Ариэль были одной звездой, пока сильный ветер не разделил их. Тогда каждая из них выбрала себе имя, нашла свой собственный свет, но однажды, согласно преданию, они вновь сольются в ночной тьме. Эма не стала упоминать ни разлуку, ни обещанную встречу двух звезд, она просто спросила:

– Тибо, как тебе имя Мириам для дочки?

– Красивое. А Луи для сына?