Глеб долго с Митей валандался, приводил в себя, поил аспирином,пивом и сладким чаем, потом еще насильно кормил в каком-то другом ресторане исмотрел с брезгливой жалостью, как трясутся пальцы, державшие вилку, – мелкойотвратительной стариковской дрожью, – а потом сдал его с рук на руки матери исестре!..

Это был просто эпизод, один из многих, но, вернувшись в свойдвухкомнатный рай «улучшенной планировки», где все уже давно спали и на плитедля него был приготовлен в кастрюльке ужин – холодные макароны, а сверхуплоская коричневая котлета, – Глеб отчетливо понял, что так больше продолжатьсяне может.

Ну, если он не последний предатель и изменник, конечно!..

Любовь Ивановна и Катя, жавшиеся друг к другу на крылечке вожидании, когда он наконец приедет, значили для него неизмеримо больше, чемжена, подруга жены, которую на днях бросил муж и которая теперь каждый вечерприходила жаловаться, а также холодная котлета поверх холодных же макарон!..Слабак и пьянчужка Митька был гораздо важнее, чем шесть тещиных соток иперспектива пойти с тестем за грибами.

С Катей, Митькой, Любовью Ивановной у Глеба были общиеинтересы, вполне определенные и ясные, не всегда правильные, но уж точно общие!С его собственной семьей, такой ясной и правильной, не было никаких.

Их объединяли только общая воскресная скука, отпуск раз вгоду на теплом море, покупка холодильника и спальни «под орех», Сашкины оценки– ты подумай, в четверти по математике опять тройка! – и заунывные подругинырассказы о бывшем муже.

Когда им стало неинтересно до такой степени, что они дажеизобразить этот интерес не могут?!

Куда он девался?

Испарился?!. Выветрился?!.

И самое главное – Глеб был в этом абсолютно уверен, – он самво всем виноват. Жена не виновата. Именно он предатель и изменник, предал своюсемью и со всего размаху въехал в другую! Правила жизни определял он, и именнов соответствии с его правилами они жили, а вопроса, почему у жены не было своих,он себе не задавал.

Еще он был уверен, что во всем виновата работа игубернаторская семья, затянувшая его, как в омут, и есть только один выход изположения – поменять работу, перестать жить чужой жизнью и начать жить своей.

И он ушел со службы, изумив Мухина, Любовь Ивановну иколлег. Его только-только повысили, сделали начальником охраны, таким образом иэта цель была достигнута, а он ушел. Губернатор негодовал, губернаторша толькоподжимала губы, Митька ничего не заметил – он спивался ускоренными темпами,словно поставил цель погубить себя как можно быстрее, а Катя была в Питере.

Он ушел и начал все заново – сцепив челюсти, заставляя себяне звонить на старую работу, не спрашивать, как дела, не выяснять, что там сМитькой, за кого вышла Катя и кто теперь покупает Любови Ивановне валокордин итаблетки от давления!..

Ничего не помогло.

Предательство, о котором знал только он и за которое таксебя казнил, оказалось сильнее его правильных решений и логических построений.Видимо, оттого, что во всех этих построениях он не учитывал одну-единственную,но очень важную составляющую – себя.

Он учитывал все: жену, сына, две комнаты «улучшеннойпланировки», тещу с тестем, застолье в воскресенье, отпуск на теплом море,Новый год на чужой даче! Только себя не учитывал. Все он выстраивал так, чтобыбыло «правильно», всех подгонял, собирал и направлял – как собака колли стадопослушных овечек. Овечки брели себе вполне послушно, щипали травку ипозвякивали колокольчиками, а пастух что-то… занемог.

И смена места работы не помогла!..

Глеб ушел от жены – не к новой прекрасной возлюбленной и нев новую счастливую жизнь, а потому что невозможно было дальше терпеть старуюжизнь. Постоянная фальшь и сознание собственного предательства, как кислота,сожрали остатки пластмассовой конструкции, которую он воздвиг.

Он еще долго пытался понять, что именно сделал не так,почему идеальная схема стала неправдой, и все забывал про главную составляющую– себя.

Ему стало неинтересно. Ему стало наплевать. Ему решительноне подходила его собственная идеальная схема!..

После развода он долго жил рядом с окружной дорогой средиспившихся трясущихся стариков и промышляющих скверной самогонкой старух, мрачновкалывал на новой работе и старался стать Сашке «хорошим отцом». Хотя бы нарасстоянии…

Водитель Саша, всегда работавший с Глебом в Питере,оглянулся на него и сказал негромко и сочувственно:

– Приехали, Глеб Петрович.

Сочувствия и мужской солидарности в голос он подпустил,потому что слышал разговор Глеба с женой, ясное дело.

Глеб, много лет прослуживший и водителем, и охранником, и,по совместительству, нянькой у губернаторского сына, и еще утешителем у ЛюбовиИвановны, и еще хранителем тайн Катюшки, ни сочувствия, ни солидарности непринял. Он слишком хорошо знал, что подчас они ничего не стоят, искренности вних нет никакой и, кроме злорадства, проблемы начальства ничего у подчиненныхне вызывают.

Кстати, Кате Мухиной надо бы позвонить, хоть и не хочется!..

– Вас проводить?

Глеб неторопливо пожал плечами и холодно осведомился, длячего нужно его провожать. Чай, не барышня!..

– Ну… для солидности, Глеб Петрович.

– Не нужно нам такой солидности, – под нос себе пробормоталГлеб – так, чтобы водитель услышал, – вылез из машины и потянул за собойпальто.

Вот и пальто он научился носить и не выглядел в нихсмешно!.. Хотя поначалу все время напоминал сам себе Леонида Ильича Брежнева наохоте в Завидове, не хватало только барашкового воротника и шапки-пирожка.

Новоиспеченный портовый начальник располагался, разумеется,ни в каком не в порту, а прямо в центре города Санкт-Петербурга, в роскошномстаринном доме с колоннами и львами. Для чего-то, должно быть для пущего шику,хозяева облицевали парадное черным мрамором примерно до второго этажа, и ульвов были недовольные спины и унылые морды. Должно быть, черное блескучеевеликолепие им не слишком нравилось. А что делать?..

Глебу великолепие тоже не понравилось.

В Белоярске таким образом был отделан зал прощания спокойниками, не простыми, разумеется, а «золотыми». В конце девяностых Глебтолько и делал, что посещал этот зал – сопровождал «прощавшихся», которыетолпились внутри черного мраморного помещения с постными перепуганными лицамии, должно быть, отчетливо представляли себя на месте тех, с кем нынче«прощаются»!..

В приемной, где черную мраморную красотищу дополнял еще ирвущий душу зеленый малахит, прекрасная блондинка предложила Глебу«располагаться», гостеприимно указала на диваны и кресла и осведомилась, нехочет ли посетитель чаю или, быть может, кофе.