Чет прошел несколько надгробий, читая имена, и, наконец, в самом дальнем углу кладбища обнаружил маленькую, совсем простую плиту с надписью: «ГЭВИН МОРАН, 1900–1932». И больше ничего. Чет перечитывал имя, снова и снова.

– Зачем? – прошептал он. – Зачем?

Он уперся в плиту ногой, попытался ее свалить, но нога прошла сквозь камень, и, заскользив, он упал. Став на колени, Чет уставился на высеченное на камне имя. Будь ты проклят. Будь… Ты… Проклят.

В доме загорелось окошко, на втором этаже. Чет дернулся.

– Думаешь, это Триш? – спросил Билли.

– Думаю, да, – отозвался Дэйви с утробным рычанием. – Скоро ее очередь водить. Можем поджарить ее, не спеша, а потом начать заново. А потом еще разок.

Сжав кулаки, Чет подступил к изгороди.

– Не позволяйте им себя достать, мистер Чет, – предупредил его Джошуа. – Это они нарочно до вас докапываются, чтобы за ограду выманить.

Билли и Дэйви начали нарезать круги вокруг маленького кладбища, то и дело меняя обличье, рыча и хихикая. Потом они начали выть, визжать: звук словно вгрызался в голову. Чет заткнул уши, не в силах это выносить.

– Где это? – простонал Чет. – Джош, дверь, дорога вниз. Где это?

– Дверь? Нет никакой двери. То есть, такой, как вы представляете.

– Тогда какая есть?

– Вам нужно погрузиться в землю, – Джошуа указал вниз. – Мертвые принадлежат земле. Вниз попасть легко. Просто закройте глаза и отпустите поверхность.

– Чего?

– Смотрите, – Джошуа закрыл глаза и погрузился в землю, просто исчез весь, целиком. Чет шагнул на то место, где он стоял мгновение назад, опустился на колени, коснулся ладонью земли. В последний раз взглянув на дом, на окошко Триш, Чет закрыл глаза и – отпустил. Ему не пришлось даже прилагать каких-либо волевых усилий, пробивать себе путь; казалось, земля и в самом деле с готовностью принимает его. Он почувствовал, как его засасывает вниз, будто в желудок голодного зверя.

Спустя секунду он ощутил, что движение вниз прекратилось, и открыл глаза. Вокруг клубился светящийся туман, и можно было различить стены тесной земляной каверны.

Джошуа стоял прямо перед ним, безмятежно улыбаясь.

– Видите, мистер Чет. Не так уж это и трудно.

Чет прикоснулся к стене. Она пошла волнами, словно мираж, но на ощупь была плотной и руку не пропускала. Насколько он видел, путь отсюда был один: дыра в противоположной стене каверны. Чет шагнул ближе и заглянул вниз. Темнота.

– А что там, внизу?

Джошуа пожал плечами:

– Я-то точно не знаю.

– Так ты никогда дальше не ходил?

– Нет, сэр. Боялся. Я иногда спускаюсь сюда, когда Дэйви с Билли особенно на меня наседают. И потом, Сеной сказал, что я не должен идти туда, вниз. Что я должен пойти на Небеса. – Тут лицо у Джошуа прояснилось. – То есть, как только он вернет ключ, он все исправит. Сказал, что ангелы придут и заберут меня домой, к маме. Что я увижу ее опять.

Чет потрогал потолок.

– Джошуа, а как ты выбираешься обратно, наверх? На кладбище?

– Ну, я вижу мои кости там, наверху. Они сияют, как звездочки.

Чет видел только темноту.

– Но возвращаться – это гораздо труднее. Я гляжу на них, на кости, во все глаза, и думаю о них сильно-сильно, и тогда я возвращаюсь наверх. – Джошуа пожал плечами. – Не знаю точно, что там и как. Когда я Сеноя спросил, он ответил, мол, душу всегда к костям тянет.

Чет задумался, что станет с его костями. Кто-нибудь вообще узнает, что он умер? Хотя бы Триш? А тетя? Тут на него обрушилось чувство вины. Она же предупреждала меня. Говорила прямым текстом, что Ламия – ведьма, что она – дьявол. Жизнь положила на то, чтобы отвадить меня от Острова Моран. За уши таскала меня на службу каждое воскресенье, все ради того, чтобы спасти меня от этого.

– Черт, – прошептал Чет, думая о том, как он ей за все это отплатил. Презрением и ненавистью. При первой же возможности уехал от нее. И никогда больше не возвращался. Ни единого раза. Даже не пытался узнать, как она там. Чет задумался, что именно тетя знала о том, что случилось той ночью, о роли своего брата во всем этом безумии.

– Джошуа, а ты знал моего деда?

– Да, сэр. Ну, я сам никогда с ним не разговаривал, но мама готовила для мистера Гэвина и миссис Ламии.

– И что она о нем думала?

– Она говорила мне держаться от него подальше. От него и ото всех Моранов. Сказала, что в доме творятся нехорошие вещи.

– Она была там? Той ночью, когда он сошел с ума?

– Нет, не была. Но я был.

– Ты?

– Да, сэр. Плохая это была ночь. Той ночью мистер Гэвин меня убил.

Чет был поражен.

– Джошуа. Как это случилось?

– Я сгорел вместе с его ребятами, Дэйви и Билли. Я снаружи был, позади дома, как вдруг услышал крики, потом выстрелы. Я убежал и спрятался в форте, где они всегда играли. Ну, Билли с Дэйви тоже побежали туда. Мистер Гэвин погнался за ними. Поджег форт. Не самая лучшая это была смерть, мистер Чет.

Чет глядел на мальчика во все глаза, пытаясь понять, что он такое говорит.

– Я сам виноват, – сказал Джошуа. – Я иногда пробирался туда потихоньку, когда мальчиков уже звали домой, и играл там один. Мама меня предупреждала… Говорила, держись оттуда подальше. Но я, бывало, ее не слушался. Ну и… плохой я для этого выбрал вечер.

Чет потряс головой, заглянул в дыру. Этот ублюдок где-то там. Внизу. Ждет.

Чет стоял посреди тесной пещеры, и тишина давила на него, как толща земли над головой. Он был один; Джошуа вернулся наверх.

– И что теперь? – спросил он у стен. Слова тотчас поглотила тишина; даже эха здесь не было. Куда я вообще направляюсь? Тут до него дошло, что ангел не сказал ему ничего конкретного, не дал ни намека, не указал деталей. Нет… Что-то он мне все-таки оставил. Он подтянул к себе мешочек, развязал и перевернул вверх дном. Оттуда выкатились пара десятков медных пенни. Чет подобрал один, чтобы рассмотреть. Монетка была старой – все они были старыми – с головой индейца. Медь подернулась зеленоватой патиной.

– Пенни? – произнес он; в нем крепла уверенность, что у ангела, пославшего его на задание, были не все дома.

В мешочке было что-то еще. Порывшись, он вытащил нож в простых, но элегантных ножнах. Нож был почти в фут длиной; бронзовая рукоять с насечкой в виде чешуи, в навершии – какой-то белый камень. Чет выдвинул лезвие из ножен. Металл отливал очень ярким, почти белым золотом, и на нем не было ни царапины, ни малейшего пятнышка.