На горе Афон находится уникальная группа из двадцати монашеских общин, сгруппированных вокруг деревни Кайес; за исключением двух упомянутых монастырей, они были населены греческими монахами. Все монахи принадлежат к ордену Святого Василия Великого, и в целом братья дружелюбно относятся к посетителям-мужчинам, но ни одной женщине не разрешается ступить на перешеек. Все население – мужчины. Монахи настолько строги, что не потерпят даже корову или козу в своих владениях. Такие продукты, как молоко, сливочное масло и яйца, к ним привозят извне.

Все монастыри укреплены, но укрепления стародавние и ветхие. Как правило, монастыри имеют большую четырехугольную закрытую территорию, на которой стоят церкви, дома, склады, и они изумительно выглядят с моря. Внутри этих четырехугольников хранятся драгоценные произведения византийского искусства и несколько редчайших рукописей мировой культуры. Но ничто не может сравниться с красотой самой горы Афон. Ее пик поднимается, как пирамида с высочайшей беломраморной вершиной, на высоту свыше шести тысяч футов над уровнем моря. На закате ее можно увидеть с долины Трои на востоке и со склонов горы Олимп на западе.

Но даже на это прекрасное, мирное, аскетически уединенное место война оказала свое влияние. Многие разведчики проводили здесь длинные выходные, с виду отдыхая и разглядывая достопримечательности, но на самом деле наблюдая за людьми и событиями.

Написав об Афоне, я вспомнил еще об одном религиозном уединенном месте, которое я часто посещал в Салониках. Это был дом сестер милосердия Святого Винсента де Поля, где более пятидесяти лет работала сестра Августина.

Сестра Августина была англичанкой, которая пережила войны и революции, побывала под властью и турок, и греков. Ничто на свете не могло ни удивить, ни потрясти ее; ее любили в равной степени и богатые, и бедные. Она была известна как «мудрая женщина из Салоник». Безусловно, она была одним из самых информированных людей на Ближнем Востоке и великолепным лингвистом. Ей было за восемьдесят, когда я ее знал, но она никогда не была ни слишком уставшей, ни слишком занятой, чтобы дать совет и помочь, когда мне нужно было знание местных условий.

Тем временем остатки сербской армии были переправлены с острова Корфу, переформированы в Салониках и теперь воевали с союзниками на македонском фронте. Через несколько недель Монастир (город в Тунисе. – Пер.) был отвоеван, и снова сербы оказались на родной земле и с упорной настойчивостью начали изгонять болгар из Сербии. Я временно работал в штабе сербской контрразведки.

Через два или три дня после захвата Монастира были схвачены двое болгарских шпионов. Состоялся военно-полевой суд. Было более чем достаточно улик против этих двух шпионов, которые направляли огонь болгарских батарей на определенные перекрестки дорог, пересекающие Монастир. Ранее болгары оставили полевой телефон, который был спрятан в подвале, и, пока один шпион наблюдал за движением на дорогах, другой ждал сигнала от своего товарища, а затем передавал по телефону на болгарские батареи данные, по какому месту и когда открывать огонь. И болгарские батареи хорошо поработали по этим перекресткам, прежде чем шпионы были схвачены.

Оба они были приговорены к смерти.

И хотя я бы предпочел пропустить это зрелище, мне необходимо было присутствовать на казни.

Перед побеленной стеной в землю были поспешно вколочены два столба, перед которыми был выстроен батальон в форме каре.

Мэру города и приблизительно четыремстам горожанам было приказано присутствовать при казни, и их провели перед войсками.

Полевые жандармы вывели шпионов на площадь. Расстрельная команда из двадцати человек была выстроена перед столбами. Пленным был зачитан приговор, и их спросили, хотят ли они что-нибудь сказать; и оба просто покачали головами. Затем сербский офицер зачитал имена и обвинения против двух лазутчиков гражданскому населению.

Расстрельная команда встала по стойке смирно. Лазутчиков подвели и привязали к столбам. Принесли два белых платка. Один пленный согласился, чтобы ему завязали глаза; другой отказался от повязки.

В воздухе повисла такая ужасающая тишина, что можно было слышать глубокое дыхание всех, кто стоял вокруг. Я видел, как два или три человека перекрестились. Командир расстрельной команды отдал приказ взять ружья на изготовку. Этот приказ прозвучал в неподвижном воздухе как свист хлыста.

«Да здравствует Болгария!» – сказал лазутчик, который отказался от повязки на глаза, почти обычным разговорным тоном.

Командир расстрельной команды поднял руку с платком и опустил ее. И прежде чем она опустилась, двадцать винтовок изрыгнули пламя, за которым, казалось, через долгое время затрещали выстрелы.

Фигуры лазутчиков обмякли и повисли на веревках; по ним и их одежде текла кровь. Стена позади них, еще белая минуту назад, покрылась отметинами от пуль и пятнами крови, как будто руку обмакнули в банку с красной краской и стряхнули краску на стену.

Расстрельная команда ушла. К столбам подъехал фургон Красного Креста, чтобы забрать тела. Я поспешил уйти оттуда, чтобы найти уголок, где никто не видел бы, что меня тошнит.

Эта казнь положила конец моему теоретическому образованию в области разведки, и теперь не было ничего такого, чего я не знал об этой работе.

Отнятие жизни у человека не может быть правильным, но в военное время, исходя из своего собственного опыта разведчика, я без колебаний заявляю, что тем, кто пойман как шпион, должен быть приведен в исполнение смертный приговор.

Глава 9

Впервые я встретил Венизелоса в Салониках. Он провел зиму и весну, пытаясь заставить короля Константина изменить свою политику благожелательного нейтралитета на полноценное участие в войне с союзниками. Но ему это не удалось. На этих страницах я не ставлю перед собой цель разбирать плюсы и минусы политики, которой придерживался Венизелос (Элефтериос Венизелос – греческий политический и государственный деятель, неоднократно занимавший пост премьер-министра Греции с 1910 по 1933 г. – Пер.), с одной стороны, и политики, проводимой королем Константином, с другой.

Несмотря на все, что происходило в Афинах, я был за Константина и против Венизелоса, и поэтому мои первые встречи с этим критянином были в чем-то испытанием.

Элефтериос Венизелос был когда-то никому не известным в Греции юристом. У него был темный цвет лица, волосы его уже начали седеть, а лицо портили довольно заметные бородавки. Он ездил по Салоникам в лимузине и носил бросающийся в глаза цилиндр и необычный сюртук. Но несмотря на всю его чудаковатость, у него были очень умные глаза, убедительный, сочувствующий голос и ум, ост рый как бритва.

В начале октября 1916 г. он прекратил переговоры со своим монархом, учредил в Салониках временное правительство, которое несколько недель спустя было признано Англией и Францией, и