Начиналось новое десятилетие, до «тихой революции» оставалась пара лет, и было трудно не почуять в воздухе надвигающихся перемен. «Стали слышны голоса людей из самых разных слоёв общества — различавшихся своим языком, религией и так далее, — и эти голоса были всё смелее», — говорит Фил Коэн. В некоторых клубах стали играть более экспериментальную музыку. Среди этих музыкантов был джазовый пианист по имени Мори Кэй, небольшого роста еврей с внешностью битника: бородка, очки в массивной чёрной оправе, встрёпанные волосы. Кэй был известен в джазовых кругах Канады как лидер биг-бэнда, композитор и востребованный пианист, аккомпанировавший Эдит

Пиаф и Сэмми Дэвису — младшему1281. Помимо этого, у него был ансамбль, музыка которого не относилась к джазовому мейнстриму; они играли по ночам в клубах вроде Dunn’s Birdland на Сент-Кэтрин-стрит, который размещался над колбасной лавкой — чтобы туда попасть, надо было подняться по шаткой лестнице. Однажды в апреле 1958 года, когда в полночь Кэй вышел на сцену со своими музыкантами, с ними вместе вышел Леонард.

В зале в тот вечер было человек пятьдесят, и среди них был Генри Земель, студент из университета Макгилла, изучавший математику и физику. Он знать не знал никакого Леонарда Коэна, хотя в 60-е они станут близкими друзьями. «Было любопытно, — вспоминает Земель, — маленькое пространство, немногочисленная публика, тесная сцена. Леонард пел и читал стихи, но, насколько я помню, он больше пел, чем читал». Авива Лейтон, которая вместе с Ирвингом пришла на дебютное выступление Леонарда, чтобы поддержать друга, вспоминает: «Я не помню, чтобы он читал стихи, я помню, как он пел и играл на гитаре. Он взгромоздился на высокий табурет на трёх ножках и пел — свои собственные песни. Эта магия, которая у него была, как её ни назови, — она была видна в этом выступлении».

- Мори Кэй был очень талантливым пианистом и джазовым аранжировщиком. Он играл что-нибудь, а я импровизировал. Это, наверное, был первый раз, когда я…

- … выступал на сцене как певец?

- Ну меня время от времени приглашали читать стихи, но я никогда не находил в этом большого удовольствия, я никогда не испытывал особенного интереса к этой форме выражения. Но мне понравилось петь, скандировать свои тексты под музыку этих джазменов. Я меньше напрягался, и обстановка мне больше понравилась. [Улыбается.] Там можно было выпить.

- Импровизация была чем-то новым для вас? Вы больше известны хорошо подготовленными выступлениями.

- Когда-то мы с друзьями любили сидеть на ступеньках дома на Пил-стрит, где мы жили, когда учились в университете, а в одной, очень небольшой, части Монреаля, в чёрных кварталах, была популярна музыка калипсо1291 — там было несколько клубов, где звучала эта музыка, мы часто туда ходили, — и я импровизировал песенки в стиле калипсо — о прохожих на улице и так далее.

Выступая с джазменами, Леонард не только импровизировал, как битники в Гринвич-Виллидже, но и читал готовые произведения, в том числе «The Gift» («Дар») — новое стихотворение, которое он впервые предъявил публике во время своего дебюта в Dunn’s Birdland (а позднее напечатал в сборнике The Spice-Box of Earth).

- Этот вечер назывался «Поэзия и джаз», — вспоминает кузен Леонарда Дэвид Коэн. — Очень в духе пятидесятых. Леонард написал несколько стихотворений и каких-то блюзовых вещей, и я помню, как он читал со смертельной серьёзностью: Она преклонила колени, чтобы поцеловать моё мужество, или что-то в этом роде. Я чуть не лопнул от смеха, а девчонки говорили: «О-о, полный отпад!» Принесло ли ему это успех у женщин? Как говорится, не повредило.

Ещё Леонард свободно общался и шутил с публикой. Ирвинг Лейтон, как всегда, оказал моральную поддержку, объявив его прирождённым стендап-комиком.

С тех пор как Морт уехал в Лондон учиться на скульптора, Лейтон стал для Леонарда ещё более важным и нужным другом. Несколько раз в неделю Леонард приходил к Ирвингу и Авиве ужинать. После ужина они часто занимались тем, что «вскрывали стихотворение». Авива объясняет, что это значит: «Мы выбирали стихотворение любого поэта: Уоллеса Стивенса, Роберта Фроста, кого угодно, — и разбирали строчку за строчкой, образ за образом. Как поэт сделал эти образы? Что на самом деле значит это стихотворение? Как нам взломать его шифр? Поверьте мне, это стоило больше, чем докторская степень от Колумбийского университета». В некоторые вечера они шли в кино: по словам Авивы, и Леонард, и Ирвинг «обожали смотреть какой-нибудь треш», «а потом мы не ложились до рассвета, обсуждали фильм, анализировали его символизм и соревновались в том, кто заметил больше символов». Если они никуда не выходили, то «вкатывали в комнату такой старый чёрно-белый телевизор с антенной типа «кроличьи уши», поедали тонны сладостей — Леонард всегда приносил свой любимый десерт, огромный кусок сахара, выкрашенного под бекон, — и обсуждали увиденное до морковкина заговенья».

Официально Лейтон оставался женат на Бетти Сазерленд, но уже некоторое время открыто жил с Авивой. Эта ситуация всех более-менее устраивала, пока Авива не устроилась на работу учителем в частной школе для девочек, а в этом заведении не сочувствовали альтернативным жизненным укладам. Ирвингу и Авиве нужно было зарегистрировать брак, но Ирвинг не хотел разводиться и предложил решить проблему другим способом: он купит Авиве кольцо, они устроят фиктивную церемонию бракосочетания (на которой Леонард будет свидетелем), а она может легально поменять фамилию на Лейтон. Назначили дату, и троица заговорщиков встретилась в бистро рядом с квартирой Леонарда, чтобы отметить важное событие ланчем с шампанским, причём «на Ирвинге было какое-то ужасное пальто бутылочно-зелёного цвета, на [Авиве] — купленное в секонд-хенде белое хлопчатобумажное платье с помпонами по краю, и только Леонард, разумеется, был хорошо одет». Затем они все вместе отправились в ювелирный магазинчик на Маунтин-стрит за кольцом. «Я разглядываю кольца, — рассказывает Авива, — и вдруг слышу, как Ирвинг, стоя в противоположном углу магазина, говорит: «Я хочу купить браслет для жены. Она художница». Леонард, который просто понял, что мне приходится переживать, сказал: «Авива, я куплю тебе кольцо», — и так и сделал. Он надел мне его на палец и сказал: «Теперь вы муж и жена». А я подумала: за кем же я теперь замужем? Я рассказываю вам эту историю, потому что это было так типично для Леонарда. Уверена, он может быть невыносим, если вы захотите затащить в брак его самого, но в тот раз, как и всегда, он был идеален — внимателен, учтив, великодушен — настоящий человек чести».

* * *

Если бы какой-то детектив захотел представить себе, чем занимался Леонард и каково было его состояние души, одна из коробок в его архиве в Торонто могла бы дать этому детективу некоторые интересные улики. А может быть, они только запутали бы дело окончательно. Рядом с неопубликованным романом «Балет прокажённых» имеются: гитарная струна, водительские права, прививочный сертификат, рентген груди, листовка, сообщающая о провозглашении независимости Кубы, и библиотечный читательский билет. О каком бы преступлении ни говорили эти улики, оно, по-видимому, было совершено трубадуром, планировавшим пересечь океан и направиться, скорее всего, в экзотические места. Там же имеются заполненные Леонардом библиотечные формы заказов — и интересовали его публикации не менее загадочные, в частности, работы о плюсах, минусах и философских и практических аспектах голодания: например, статья Хайдера Роллинса «О некоторых случаях чудесного воздержания от пищи, описанных в англоязычных источниках» (в «Журнале американского фольклора», 1921 г.) и статья Говарда Марша с интригующим названием «Индивидуальные и половые различия, проявляющиеся при голодании» (в журнале Psychological Review, 1916 г.). Также Леонард запрашивал книги — «Психические расстройства у жителей городов» Роберта Э. Л. Фэриса и «Информация о венерических болезнях» Э. Г. Лайона. Ещё в архиве имеется эссе «Паттерны мужских объединений», отпечатанное на машинке на тонких, пожелтевших листочках. Автор эссе, Лайонел Тайгер из Университета Британской Колумбии, который вместе с Леонардом однажды был вожатым в летнем лагере, пишет о гомосексуальности среди мужчин, а также вообще о стремлении к общению с представителями своего пола, которое наблюдается в «спортивных командах, студенческих братствах, криминальных группировках, таких, как «Коза ностра», компаниях собутыльников, подростковых бандах и т. д. Этот список можно продолжать долго, — писал Тайгер, — но общим фактором является половая гомогенность и чувство мужской общности».