— Мой двоюродный брат там консул.

— Тем лучше. Вас, доктор Мартенс, я попрошу вести дело осторожно и избегать всякой огласки. Если узнаете что-нибудь важное — телеграфируйте мне немедленно. К содействию итальянских властей прошу не прибегать совсем, а на арест решиться только как на крайнюю и совершенно неизбежную меру.

На Пьяцетте гремела музыка. Слышались итальянские оперные арии, неизменно любимые народом. Временами они сменялись чарующими звуками романсов Тости.

Вокруг оркестра толпилась публика, привлеченная первым ударом барабана. Раздавались звонкие голоса девушек из простонародья, весело постукивавших своими деревянными башмаками и выставлявших напоказ маленькие ножки, обутые в белые или красные чулки.

У всех были стройные, изящные фигурки, высоко зачесанные черные волосы и врожденная благородная осанка, несмотря на скромную, подчас даже бедную одежду. Своеобразная грация их невольно приковывала внимание иностранцев, а мелодичный мягкий говор заставлял не одного мужчину оборачиваться в их сторону.

Маленькие столики в кафе Квадри и Фабиани были заняты веселой, ликующей, влюбленной толпой. Тут были представители аристократии, буржуазии, молодежь и старики, путешественники и влюбленные, совершающие свадебную поездку. Все радовались чудному, ясному январскому дню и возможности провести его на открытом воздухе.

Аристократия города держалась у своей особой аллеи. Здесь можно было видеть стройных, красивых женщин в роскошных парижских туалетах, с небрежно заколотыми волосами и тем немного холодным выражением лица, которое свойственно итальянкам высшего круга. Лишь черные глаза предательски горели сквозь кружевные вуали.

Этот небольшой кружок избранных вызывал почтительное и восхищенное внимание прохожих. Приковал он и внимание трех мужчин, которые, пройдясь несколько раз по аллее, остановились у кафе Фабиани.

— Опять их нет,  — сказал один из них,  — впрочем, они могут еще прийти. Сядем здесь, чтобы их не просмотреть.

Компания заняла один из маленьких железных столиков и заказала черный кофе.

Кельнер принес чашки и огромный кофейник, затем разлил кофе по чашкам так полно, что он перелился на блюдца.

— Такой уж здесь обычай,  — сказал старший из трех, видя, что его спутники с неудовольствием качают головой,  — здешние жители требуют за свои гроши основательных порций. Сначала они выпивают то, что пролилось в блюдце, а потом уж принимаются за чашки. Теперь вернемся к прерванному разговору, я при всем желании не могу ничего больше сообщить относительно Кастелламари.

Семья их пользуется большим уважением. Предки их были дожами, сам старик, сенатор, человек с большим влиянием. Дом его, Палаццо дель Анджело — Замок ангела на канале Гранде, уже много веков является родовым гнездом. Они очень богаты, слывут горячими патриотами, и ни одна сплетня не осмелится их коснуться. У них бывает вся знать. Скажу больше, получить приглашение от Кастелламари — мечта каждого светского честолюбца!

— Старик бывает у тебя?

— Конечно, милый Сфор. Ведь я официальное лицо и не вижу причины не приглашать сенатора. Правда, он не поклонник Австрии, но его политические убеждения меня как хозяина мало касаются. Скорее, наоборот: с такими господами выгодно поддерживать добрые отношения именно из политических соображений. А дочь его такая очаровательная девушка, что завоевала сердце моей жены с первого же раза. Она бывает у нас очень часто.

— Вторую дочь ты также знаешь?

— Да… немного. В прошлом году, когда я был в Вене во время отпуска, я заезжал к ней, чтобы передать ей привет от семьи. Это в полном смысле слова красавица, с ее пышными, рыжими волосами; настоящее венецианское золото.

— Про нее ты ничего не можешь мне сообщить?

— Я знаю, что она познакомилась здесь, в Венеции, с бароном Штернбургом и вскоре вышла за него замуж. Этого отец долго не мог ей простить! Иметь зятем австрийца! Но она всегда была его любимой дочкой, так что примирение не заставило себя ждать. Барон Штернбург, с детства очень болезненный, простудился на охоте и умер в несколько дней от воспаления легких.

— Других детей у сенатора не было?

— Раньше был сын. Я говорю был, потому что никто не знает, где он находится и жив ли он вообще. В Турине он влюбился в какую-то артистку, цирковую наездницу, кажется. Говорят, что она была писаной красавицей, эксцентрична и с очень интересным прошлым. Много в то время про нее ходило рассказов, да у меня, ты знаешь, на такие вещи плохая память. Кажется, он с ней и сбежал. Любовное безумие, что поделаешь! Это было пять или шесть лет назад. С тех пор ни друзья, ни родные не имели о нем известий. Жаль молодого человека. Говорят, способный был малый и очень корректный, пока не познакомился с этой… артисткой.

— Когда ты видел сенатора в последний раз?

— Ты разумеешь у меня? Первого января на новогоднем приеме. Пятнадцатого у них должен был состояться бал, но его отменили из-за болезни старшей дочери, приехавшей из Вены. С тех пор Кастелламари стали невидимыми. Они не принимают и никуда не выезжают, за исключением, конечно, сенатора, у которого есть обязанности по службе.

— Разве вы тоже считаете баронессу Штернбург серьезно больной? — вмешался в разговор третий господин, знакомый нам комиссар доктор Мартенс.

Консул, господин фон Зенндорф, пожал плечами:

— Ах, боже мой, господа, разве вы не знаете, что за народ эти женщины. Доктор, который состоит и нашим домашним врачом, говорит про нервные припадки, вызванные сильным нравственным потрясением. Я знаю лишь, что Мария, младшая дочь, с тех пор не выходит из дома и самоотверженно ухаживает за больной. Парикмахерша тоже рассказывает, что баронесса страшно нервна, ни с того ни с сего начинает плакать и подчас ведет себя как безумная. Но впечатления тяжелобольной она не производит.

— Я сейчас объясню, почему я задаю вам этот вопрос. Знаете ли вы, что ваша тяжелобольная баронесса вот уже два вечера подряд, в костюме, не подобающем ее положению, тайком, через черный ход, уходит из дома, чтобы отправиться за мост Риальто в низкопробную харчевню, где собираются преступники и всякий сброд, на свидание к человеку весьма подозрительного вида?

— Что вы говорите, доктор, и откуда вам это известно?

— Дом находится под неусыпным наблюдением моих агентов. Им приказано следить за каждым шагом баронессы.

— Ну, знаете, в Венеции это не так просто. Не поплывет же ваш агент за гондолой!

— Мы и об этом позаботились. Но в данном случае ему и плыть не пришлось. И это тоже кажется мне весьма подозрительным. Баронесса не пожелала воспользоваться собственной гондолой и предпочла идти пешком чуть ли не через весь город. Значит, болезнь не так уж страшна, если даже допустить нервное расстройство, вызванное какими-нибудь потрясениями. У баронессы, по-видимому, имеются веские причины ни с кем не видеться и никого не допускать к себе. Поэтому и мы с бароном фон Сфором не были к ней допущены, несмотря на вашу рекомендацию.