– Я неправомочен творить добро; вся моя власть сводится ктому, что время от времени я могу делать зло. Послушайтесь меня, сейчас жеидите к родственнику и любимцу монсеньера де Лувуа, господину де Сен-Пуанж[59],который творит и добро и зло. У нашего министра две души: одна из них –господин де Сен-Пуанж, другая – госпожа де Дюбеллуа [60], но ее нет сейчас вВерсале. Выход у вас один: умилостивить названного мной покровителя.

Прекрасная Сент-Ив, в чьей душе толика радости боролась сглубокой скорбью и слабая надежда – с горестными опасениями, преследуемаябратом, обожающая возлюбленного, утирая слезы и проливая их вновь, дрожа,слабея и снова набираясь мужества, устремилась к г-ну де Сен-Пуанж.

Простодушный быстро преуспевал в науках, особенно в науке очеловеке. Быстрое развитие его умственных способностей было вызвано отчасти егодушевными свойствами, отчасти же – дикарским воспитанием, ибо, ничему ненаучившись в детстве, он не имел и предрассудков. Его разум, не искривленныйзаблуждениями, сохранил всю свою природную прямоту. Он видел вещи такими,каковы они есть, меж тем как мы под воздействием представлений, сообщенных намв детстве, видим их всю жизнь такими, какими они не бывают.

– Ваши гонители гнусны, – говорил он своему другу Гордону.

– Мне жаль, что вас преследуют, но жаль также, что вы –янсенист. Всякая секта представляется мне скопищем заблудших людей. Скажите,существуют ли секты среди математиков?

– Нет, дорогое мое дитя, – ответил ему со вздохом Гордон. –Все люди единодушно признают истину, когда она доказана, но непомерны ихраздоры, когда речь идет об истинах неразъясненных.

– Скажите лучше – о неразъясненных заблуждениях. Если бы подгрудой доводов, которые обсуждаются столько веков подряд, таилась некая единаяистина, ее, несомненно, открыли бы и хоть на этот счет все на свете пришли бы ксогласию. Будь эта истина нужна, как солнце нужно земле, она и сверкала бы, каксолнце. Нелепо, оскорбительно для всего рода человеческого и преступно поотношению к Верховному и Бесконечному Существу утверждать, будто есть какая-тоистина, существенно важная для человека, которую бог утаил.

Все, что говорил юный невежда, научаемый природой,производило глубокое впечатление на обездоленного старого ученого.

– Неужели же, – воскликнул он, – я обрек себя на несчастьеради каких-то бредней? В существовании своего горя я куда более уверен, чем всуществовании искупительной благодати. Я трачу дни на рассуждения о свободебога и рода человеческого, а своей свободы я лишился; ни блаженный Августин, нисвятой Проспер[61] не изведут меня из бездны, в которой я обретаюсь.

Простодушный, верный своей натуре, сказал наконец:

– Хотите, чтобы я высказался прямо и откровенно? Тех, ктоподвергается гонениям из-за пустых, никому не нужных споров, я нахожу не оченьмудрыми, а их гонителей считаю извергами. Оба узника вполне сходились вовзглядах на то, что их обоих заключили в тюрьму несправедливо.

– Я во сто крат более достоин сожаления, чем вы, – говорилПростодушный. – Я родился свободным, как воздух, и дорожил в жизни только этойсвободой и предметом моей любви; их у меня отняли. И вот оба мы в оковах, незная и не имея возможности спросить, за что. Двадцать лет прожил я гуроном. Ихназывают варварами, потому что они мстят врагам, но зато они никогда непритесняют друзей. Стоило мне вступить на французскую землю, как я пролил кровьза нее; я, быть может, спас целую провинцию – и в награду ввергнут в этуусыпальницу живых, где без вас умер бы от бешенства. Выходит, в этой стране нетзаконов? Здесь можно осудить человека, не выслушав его… В Англии так не бывает.Ах, не с англичанами мне следовало сражаться!

Так его нарождавшаяся философия не могла укротить натуру,чье найпервейшее право было поругано, и не преграждала путь праведному гневу.

Его товарищ не перечил ему. Разлука всегда усиливаетнеудовлетворенную любовь, а философия не способна ее умалить. Простодушныйговорил о своей дорогой Сент-Ив так же часто, как о морали и метафизике. Чемболее очищалось его чувство, тем крепче он ее любил. Он прочитал нескольконовых романов. Только в очень немногих нашел он изображение своего душевногосостояния. Он чувствовал, что в его сердце скрыто больше, чем во всехпрочитанных им книгах.

– Ах, – говорил он, – все эти писатели отличаются толькоостроумием и мастерством!

Добрый священник-янсенист незаметно стал поверенным егонежной любви. В былые времена любовь была знакома ему только как грех, вкотором каются на исповеди. Теперь он научился видеть в ней чувство не тольконежное, но и благородное, способное и возвысить и смягчить душу, а порою дажепородить добродетель. В конце концов совершилось настоящее чудо: гурон обратилна путь истинный янсениста.

Итак, прекрасная Сент-Ив, преисполненная еще большейнежности, чем ее возлюбленный, отправилась к г-ну де Сен-Пуанж в сопровожденииприятельницы, у которой жила, – обе укрытые вуалями. Первый, кого увидела она вдверях, был ее брат, аббат де Сент-Ив, выходивший оттуда. Она оробела, нонабожная приятельница успокоила ее.

– Именно потому, что там говорили о вас дурно, должны и высказать свое слово. Будьте уверены, что в здешних краях обвинители всегдаоказываются правы, если их вовремя не обличить. К тому же, если предчувствиеменя не обманывает, вы своим видом окажете гораздо большее влияние, чем вашбрат самыми убедительными словами.

Стоит лишь немного ободрить страстно влюбленную женщину, иона становится неустрашимой. М-ль де Сент-Ив входит в приемную. Ее молодость,ее чарующая внешность, ее нежные очи, чуть увлажненные слезами, привлекли к нейвсе взоры. Клевреты помощника министра забыли на миг о кумире власти и началилюбоваться кумиром красоты. Сен-Пуанж провел ее в свой кабинет. Речь ее былапроникновенна и изящна; Сен-Пуанж был растроган; девушка дрожала, он ееуспокаивал.