Алекс поймал себя на мысли, что за эти долгие годы он научился без видимой фальши постоянно закипающую неприязнь к Вирги выдавать за мягкость, участие. Вкрадчивый голос и слегка интригующая улыбка органично вписались в образ мужчины, которого никогда не покидали плотские желания при виде любимой женщины.

Мороз крепчал, а Митяй опаздывал уже на добрых полчаса. Если бы не это соблазнительное предложение, вряд ли бы его мог кто-то вытащить сегодня из общаги. Тем более девчонки-соседки обещали устроить немыслимый по своей роскоши ужин — с рожками, поджаренными в масле. Да и одежду пришлось выпрашивать у этого пижонистого Борьки, комсомольского петуха, в обмен на обещание подписать очередное воззвание непонятно к кому и по какому поводу. Но предложение пообщаться с девчонками-иностранками было так соблазнительно. По этому поводу весь вчерашний день Алекс представлял возможные картины своего светлого будущего. Он обязательно должен влюбить в себя девушку из так манящей теплой страны.

Море, ласковое море… Как часто, засыпая, Алекс представлял себя, идущим вдоль его берега. Приглушенный шум волн, шуршащих о гальку, волновал, будоражил его воображение. Как часто снился ему этот сон. Одна картина сменяла другую, каждая из которой была загадочнее предыдущей, манила и звала в какую-то неизвестную, но очень реальную жизнь. И как сильно каждый раз было его разочарование, когда он, просыпаясь, обводил взглядом жилище, которое в очередной раз, и не без малых усилий, удавалось снять его родителям. Последнее, перед поступлением, было даже не бараком. Какая-то пристройка из досок, где зимой во все щели поддувал снег.

От этих воспоминаний Алекса передернуло. Еще более неуютно становилось от мысли, что он уже битый час торчит на морозе под этим совершенно несчастного вида фонарем. Митяй опаздывает, ужин в общаге наверняка доедают, а знакомство может и не состояться.

От этих мыслей настроение вовсе не улучшалось, и когда Алекс уже принял решение уйти, в темноте замаячил быстро передвигающийся силуэт друга.

— Извини, старик, задержали, — почти кричал Митяй.

Алекс уже был готов отвесить лучшему другу по заслугам. Но счастье, которым светилось лицо Митяя, его возбужденное состояние мгновенно заставили Алекса забыть все обиды.

— Представляешь, проект понравился комиссии, — опять почти кричал Митяй. — Спорили до хрипоты, но все же решили утвердить мой дипломный проект. Не переживай ты так. Наши иностранки в обиде не будут. Они тоже напереживались здорово. Одна из них будет даже петь главную партию в моем спектакле. Мне кажется, что все это не со мной! Правда, утвердили не ту кандидатуру. Я мечтал совсем о другой девушке. Да ты знаешь ее, это Даша. Хоть она и не с нами учится, я все ее работы посмотрел. У нее большое будущее. А как собой хороша! А как неприступна! Да кто я для нее? Отец в Канаде торгпредом, такие хахали вокруг вертятся, ей зал консерватории подавай. А что я? Мне кажется, что новое предложение было неожиданным и для комиссии. Но и это неплохо. Главное, что утвердили. Да еще, как мне потом в комитете объяснили, получится международное сотрудничество. У них там опять какая-то разнарядка пришла. Виргия, так, кажется, ее зовут, даже толком познакомиться не успели. Внешние данные совсем никуда, а вот голос неплохой. Так что нас не просто ждут, нас обязаны принять с необыкновенной теплотой.

Алексу показалось, что он попал совсем в другой мир. Вроде бы все то же, что и у них в общаге. Но в то же время здесь было все по-другому. Поражало обилие каких-то замысловатых бутылочек, баночек в кухонной части комнаты. Их было так много… Мысль о том, что помимо любимой горчицы и хрена на свете есть такое количество приправ, кружила голову. Ярко-бордовые салфетки с незнакомым, но колоритным орнаментом, вместо газет на проживших не один студенческий век столах; непривычная, тонкой работы керамическая посуда, какие-то вазочки, конфетницы, цветы. Все это после привычных жестянок, которые одновременно служили и стаканами, и тарелками, и при этом были в дефиците, будоражило воображение, создавало ощущение того, что ты попал в один из лучших ресторанов. Родную атмосферу напоминала суета. Суетились девчонки-иностранки точно так же, как и все студентки московских и немосковских общаг. Раскрасневшиеся от волнения щеки, горящие глаза от неизвестности приятного общения. О, как много они были наслышаны об этой стране, о ее мужчинах, светлых, голубоглазых, которые пьют много водки и страстно любят женщин!

Боже, как это было давно. Воспоминания о том, совсем другом мире, пожалуй, впервые сделали для Алекса такой понятной мысль о быстротечности времени. Каких-то 40 лет отделяли его от тех московских дней. А сколько всего с ним произошло, как быстро все менялось в жизни, его жизни. От воспоминаний мрачных картин незавидной общаговской, хронически голодной жизни Алексу стало не по себе. Казалось, кругом все так были счастливы. Эти бесконечные вечеринки вперемешку с комсомольскими собраниями, обязательной сдачей норм ГТО, субботниками и рапортами, вечной борьбой за социалистический быт и коммунистическую нравственность. Ему никогда не нравилась эта жизнь. Вечная погоня за дефицитом и обязательная радость от жизни в стране Советов. Его манила другая жизнь. При воспоминаниях о своих юношеских мечтах Алекс улыбнулся. Каким наивным в них было все. Узкие брюки а-ля дудочки, яркая блуза, поездка к так манящему теплому морю. Он представлял себя прогуливающимся вдоль его берега с серебристым транзистором, только входящим тогда в моду, и обязательно в окружении всеобщего внимания. Или же туфли с узеньким носиком. Сколько нужно было преодолеть хитросплетений московской фарцовки, чтобы начать щеголять в новеньких, с приятным скрипом ботинках. Что-то в нем было такое, что на генном уровне подсказывало о его далеко не рабоче-крестьянском происхождении. Вкрадчивый голос, мягкие, уютные движения, обходительность и учтивость, которые он так любил сам, особенно с нужными для него людьми, всегда выделяла Алекса среди его сверстников. К нему хорошо относились. Нет, скорее к нему просто тянуло. Девчонок — потому, что кругом были юношеская бравада и даже крутые разборки. Алекс же всегда был учтив. Разговаривая даже с сокурсницами, любил взять девушку за руку и, нежно поглаживая, проявлять искреннее участие к тому, что казалось так важным для нее. Ребят — своей непохожестью. Это помогало избежать многих проблем с комсомольско-партийными обязанностями. Его не тащили в эти организации, не обязывали. Он был другим. Его тип не подходил под общепринятые стандарты. Алекса чаще отправляли на дружеские встречи с творческой молодежью зарубежных стран, всякие международные диспуты заниматься контрпропагандой. Боже, слово-то какое. Ну, только для юмористического спича. А тогда… Многочасовые промывки, политбои с участием Самих и высоких комсомольских чинов. И от них он ушел. При этом Алекс почувствовал, как удовольствие стало разливаться по всему его телу. Они уже торжествовали. Услужливый, податливый, быстро понимающий, чего от него хотят, он как никто другой подходил под их стандарты. И когда уже все было готово для того, чтобы он стал своим, он стал другим.

Как быстро все изменилось в его жизни. Бедный Митяй. Интересно, сколько часов своей драгоценной жизни он провел на утомительных партсобраниях, пленумах, съездах. Сколько стоили ему его премьеры? Вороха подписанных пасквилей против своих же коллег, бывших сокурсников, полного собрания речей и тостов «в честь» и «за». А сколько барышень из числа партноменклатуры должно было пасть жертвами его обольщения. Приемы, банкеты, женщины. Сколько попусту растраченных сил, таланта Митяя. И все ради одной премьеры в год или поездки раз в 5 лет в Болгарию, или же, о предел мечтаний, в ГДР. Была такая страна. Даже название сегодня уже режет слух. Не то, что Алекс.