Судя по Лениному лицу, ей тоже.

* * *

Я валялась на диване перед телевизором. Щелкала кнопкамипульта с периодичностью один канал в секунду.

Я хотела отсмотреть всю рекламу, которая появлялась в эфире,и понять, какие передачи мне нужны для размещения моего ролика. Пока мне ненравилось ничего. Хотя те, кому предстояло в ближайшем будущем печь блины намоей пахте, наверняка смотрят мексиканские сериалы. Да и российские тоже.Зазвучала призывная музыка передачи «Угадай мелодию». Рейтинговая, надоставить. А «Принцип Домино» — ну, не знаю. Лучше проконсультироваться скем-нибудь. На третьем — криминальная хроника. Многие любят. Будут смотреть проубийства. Пожевывая блины.

Я замерла.

На экране крупным планом — фотография Фетишиста. Мертвого.

Неужели это происходит на самом деле?

Как будто не я сидела на этом диване, и не мне голос изтелевизора отрывисто рассказывал про очередное зверское убийство.

«Разборки между своими» — так ведущий назвал этот сюжет.Потерпевший такой-то, 32 года, холост, находился в федеральном розыске постатье такой-то за умышленное убийство, а также ранее по статьям таким-то завооруженный разбой, мошенничество и финансовые аферы. Был убит с особой изощренностью.

Тошнота подкатила к горлу, и я не смогла с ней справиться.Но в ванную не побежала. Как загипнотизированная, я смотрела в экран, боясьпропустить хоть слово.

Меня вырвало в собственные руки, и я вытерла их об плед.

Я стояла под горячим душем. Слезы смешивались с водой,становясь менее солеными. Что-то кричало в моих ушах, билось в моей груди ирвалось наружу. Но я не выпускала. Потому что знала: выпустишь — и все. Житьдальше не сможешь. Не сможешь играть с дочерью, пить «махито», гонять на машинеи загорать на солнышке, потому что сознание того, что ты — убийца, лишаетсчастья. И поэтому я буду держать его внутри, глубоко-глубоко, и жить дальше.Долго и счастливо.

Раздался телефонный звонок. Высветился номер Олежека. Явзяла трубку, не произнося ни слова.

— Значит, видела? — весело спросил Олежек.

— Да, — глухо ответила я. Мне казалось, что ятолько что научилась говорить и это мое первое слово.

— Вот так. Тонко и звонко. И, как договорились, емусказали.

Я повесила трубку. Перезвонила ему опять.

— Спасибо, — сказала я.

— Ну ты даешь! — удивился Олег.

Долго и счастливо. Тонко и звонко.

В ту ночь я заснуть не смогла.

Утром купила себе снотворное.

Я позвонила Светлане.

— Как дела?

— Спасибо. Токсикоз кончился. Но врачи ставят угрозупреждевременных родов.

Я хотела задать ей всего один вопрос. Но не решалась. Она,казалось, была рада моему звонку и говорила без остановки.

— Сейчас двадцать восьмая неделя. У ребенказакладываются органы обоняния. Я стараюсь не бывать нигде, где плохо пахнет.Глупо, да?

— Глупо, — согласилась я.

— Знаешь, его рост уже около шестнадцати сантиметров.На ультразвуке мне сделали его портрет. Вылитый Сережа. Извини… может, тебенеприятно.

— Мне приятно.

Я задала свой главный вопрос:

— Так это мальчик?

— Да. Уже точно. На картинке очень хорошо все видно.

— Как ты хочешь его назвать?

Я хотела бросить трубку, послать все к черту, но не могла. Яговорила с ней и ненавидела себя за это.

— Сережа. В честь отца. Ой, он толкнул меня ножкой. Онвсегда отзывается на свое имя.

— У тебя есть деньги?

— Я получаю зарплату. Не хватает, конечно.

— Я привезу тебе денег. Говори адрес.

Она жила на Бабушкинской. Название улицы мне ни о чем неговорило. Я записала адрес и повесила трубку.

У меня был запланирован еще один звонок. За мной был должок.

Я набрала телефон Олега. После той передачи по телевизорупрошла неделя.

— Я не смогу с тобой встретиться сегодня, — сказалон очень манерно, — и завтра тоже. Может, в конце недели… — У меня былотакое ощущение, что он сверяется со своим расписанием в ноутбуке. — Да,давай в следующий понедельник, ты мне еще позвони, но ориентировочно язаписываю тебя на два. Договорились?

Я была озадачена. Где он этого нахватался? Наверное, положилв карман мои двадцать пять тысяч и почувствовал себя очень важным. А теперьиграет в олигарха. В понедельник еще секретарша какая-нибудь у негообнаружится. Смешно.

Найти дом Светланы было непросто. Хамовники показались мнепросто Манхэттеном по сравнению с Бабушкинской. Какая-то сумасшедшая старушкана переходе ткнула мне в фару деревянной клюкой. И, обернувшись, погрозилакулаком. Я не была уверена, что фара уцелела, но выйти проверить не рискнула. Ипотом, что я могла сделать с этой старухой? Разве что дать ей денег. Однажды якупила у бабушки, стоявшей рядом с супермаркетом, три высохшие связки каких-тотрав. Бабушка была такая трогательная; она перевязала букетики ленточкой иутверждала, что это специальный набор для засола огурцов. Я представила себе,как она собирала их где-то здесь, во дворе своего дома, честно придумывая, чтобы еще добавить, — нюхала веточки деревьев и прикидывала, сколько денегона сможет выручить. Я никогда не солила огурцы и не собиралась. Я купила всетри связки, по десять рублей штука, не торгуясь. Положила их на заднее сиденье,чтобы не бросать в урну на ее глазах. Отъехала метров на двести, и мне отчаяннозахотелось заплакать. Я развернулась и поехала искать старушку, высматривая еена улице. Она шла, довольная собой и своей выдумкой. Я подбежала к ней:«Возьмите, пожалуйста», — вложила ей в руки деньги. Она благодарила, апотом долго смотрела мне вслед, удивленно и беспомощно.

Светлана жила на пятом этаже без лифта. Мне показалось, что,кроме нее, в этом полуразрушенном доме никто не жил.

— Что ты, — сказала она, — это еще отличныйдом, вот посмотри: вода есть.

И она продемонстрировала мне наличие воды в кране. Мы сиделина кухне, причем сидела я одна, на правах гостя, потому что второй табуретки небыло. Стол был. Но при других обстоятельствах я бы не смогла назвать этостолом.

Слева от входной двери располагалась комната, но ее дверьбыла закрыта, и я очень надеялась, что заходить туда мне не придется.

Светлана разлила чай и насыпала в белую, без декоративныхизлишеств тарелку пряники. На ней был джинсовый комбинезон и ярко-оранжеваямайка. Забранные в длинный белый хвост волосы делали ее похожей на беременнуюкенгуру.