и без него хорошо. Им хочется играть друг с другом. Малыш для них — в лучшем случае досадное недоразумение. Эдакий «хвостик», что тянется следом, как бы ты ни пытался от него отвязаться.

Но вот для «хвостика» тянуться за старшими отнюдь не означает «приставать». Он-то хочет «делать, как они» то, чему сам не научился бы еще долго-предолго.

Неудивительно, что, когда меня не было дома, Гомер стремился держаться поближе к Скарлетт. Если задремать, свернувшись калачиком, со мною рядом по какой-то причине не удавалось, альтернативой оказывалась опять-таки Скарлетт. Видимо, для себя он определил, что главной (после меня, разумеется) была именно она, даже несмотря на свой несносный характер, а может, и благодаря ему. Так что в те минуты, когда на него не нападал охотничий азарт во что бы то ни стало закогтить Скарлетт, он, как это ни удивительно, выказывал ей полное почтение.

«В чем безопасность? В количестве, не так ли?» — казалось, размышлял он про себя, устраиваясь клубочком где-нибудь подле Скарлетт. Непременно клубочком, ведь при ней он никогда не позволял себе ни вытягиваться в струнку, ни спать на боку, ни просто лежать кверху лапками. Хотя дистанция всегда была достаточной. Так можно было, с одной стороны, чувствовать себя под ее защитой, а с другой — проявлять известное уважение.

Скарлетт обыкновенно открывала один глаз, как бы оценивая эту дистанцию. Затем удовлетворенно откидывалась назад и погружалась в дрему. «Знай свое место, парень», — говорил ее взгляд.

Глава 6. Не переживай. Будь счастлив. Вернее, с точностью до наоборот

[10]

Глупый! Не знал он того, что ее уж склонить не удастся: Вечные боги не так-то легко изменяют решенья! ГОМЕР. Одиссея

Все началось с полиэтиленового пакета. Я имею в виду треволнения, что лишают покоя.

Как это бывает у новоиспеченных мам, я вскоре почувствовала, что у меня развивается не только боковое, но даже заднее зрение. И это уже не говоря о том, что у меня отросла дополнительная пара ушей и пробудилось какое-то первобытное чутье. Я интуитивно понимала, где Гомер сейчас, чем занимается и для чего я могу ему понадобиться.

Это стало очевидно вдвойне с тех пор, как с Гомера сняли ошейник и он устроил охоту на Скарлетт и Вашти. Довольно быстро он освоил все их обжитое пространство, а также их повадки и проделки. Следом котенок приступил к освоению новых просторов, попутно изобретая собственные проказы. Не углядев за ним какую-нибудь минуту, в следующую я обнаруживала его в самых невообразимых местах. То он на одних передних лапках болтался на средней полке книжного шкафа (как он при этом туда попал, оставалось загадкой). То вклинивался во всякую дребедень в тумбочке под раковиной и застревал. А ведь для этого нужно было для начала открыть дверцу этой самой тумбочки. Последним его увлечением стало верхолазанье по гардинам в гостиной. Он держался одними когтями — вроде тех последователей Человека-паука, которых хлебом не корми — дай забраться где-нибудь сбоку на верхотуру офисного здания. Ну, вы о таких слышали, или читали, или видели их в новостях. «Гомер!» — звенел у меня в ушах собственный истошный крик. Цепляясь одним-единственным коготком за гардину, в почти двух метрах от пола, Гомер болтался буквально на одной ниточке. На мой крик он перекладывал все свои двести граммов веса с одной лапы на обе, а затем и на все четыре. И тут же, запустив все коготки в гардину, резво карабкался вверх, за пределы моей досягаемости. «Мам, а мам, — как будто хотел он мне сказать, — и это всё не глядя!»

В те редкие минуты, когда меня одолевает философское настроение, я иногда задумываюсь: с каким же неисчерпаемым вдохновением Гомер покоряет всё новые и новые вершины. Его нимало не заботит, как высоко он заберется на этот раз. У него нет даже самого отдаленного представления о том, как он будет спускаться назад, на твердую поверхность. Если есть у бесстрашия свои вершины, то я и представить не могу, каких вершин он уже достиг.

Понятно, что от его восхождений у меня самой шла кругом голова и то и дело захватывало дух, а душа уходила в пятки.

Нет таких родителей, которые ни разу не испытывали бы внезапный холодок в груди: что-то ребенка не видно вот уже добрых пятнадцать минут. Ты осыпаешь себя проклятиями: как так, занялась непонятно чем, когда деточка неизвестно где? Как же ты не уследила? А вдруг что-то случилось?!

Предметом моей гордости было то, что Гомер рос вполне нормальным котенком. А если и не вполне, то только в лучшую сторону. Я голову готова была открутить всякому, кто только намекнул бы на то, что он нуждается в некоем «особом» уходе ввиду «особых потребностей».

— Если на то пошло, он и сам может о себе позаботиться, — отвечала я со всей уверенностью. — Не хуже других моих кошек, если говорить о доме, или любого нормального кота за пределами моего жилища.

Стоило кому-нибудь начать у меня допытываться, как слепому котенку удается находить свой ящик с песком, я чуть ли не смеялась. Да что там какой-то жалкий ящик, когда, забравшись на кухонную стойку, котик пробирается в нужный отсек навесного шкафчика. Там хранятся консервы, и среди банок с томатным супом, к которым Гомер безразличен, он выискивает занимающие его банки с тунцом. И, заметьте, ни одна банка не открыта. Распихав бесполезные жестянки по сторонам, носом и лапками Гомер выкатывает то, что нужно, на кухонную стойку: мне эту, пожалуйста!

Если разобраться, то в моем праведном гневе и заверениях, что за Гомера можно волноваться не более, чем за Скарлетт и Вашти, была доля истины. А состояла она в том, что Гомер был не такой, как все. Конечно, я переживала за него куда сильнее, чем хотелось бы в этом признаться.

Но все мои страхи были только моими, сам Гомер их не разделял. В свое время нам пророчили, что слепота неминуемо скажется на ловкости и будет усугубляться в зависимости от