стоило мне только услышать что-то по поводу Жениной неминуемой погибели; и как терялась, когда он сам мне говорил, что скоро умрёт.

Пока я строила планы, как бы мне заманить Жеку к нормальным специалистам, которые смогут это всё разрулить, а он упирался и говорил, что я хочу его сбагрить и другого психолога, кроме меня, ему не надо, вскрылись новые подробности.

Когда его выписывали, он передал мне свои больничные листы, чтобы я посмотрела, чем же он таким болел. Женькин шишак назывался «флегмона». Их вскрывают и вычищают под местным наркозом, Женя ещё жаловался, что чувствовал там вообще всё и пел. «Ну у меня же температура была 40 градусов, там все орут обычно, а мне было так плохо, что я пел. Потом сказал хирургу, чтобы он не подумал ничего такого, сказал, что я не ебанутый, я просто артист». Ещё в листке в графе «сопутствующие заболевания» значилось, что у Жени ВИЧ-инфекция и хронический гепатит С. Я полистала листочки ещё немного и нашла, что он плюсанул и на реакции Вассермана тоже. Ну, зато грудная клетка была правильной формы, и в лёгких не было обнаружено патологических процессов.

Я ничего почти о вичухе не знала: ну как, знала всё про то, как не заразиться, – не знала, что делать, если заражаешься. Лекарства же бесплатные? Где их дают? Что делать, если у Жеки нет документов? Про сифилис и гепатит я не знала ничего вообще. Нос у Жени был на месте, и жёлтым он не был, мог пожелтеть от волнения, но это он просто потому, что смугленький – на самом деле он просто так бледнел. Что ещё случается от этих болезней, мне было неизвестно, кроме того, что от них умирают.

А сам Женя? Он знал, что такое ВИЧ? Просто как-то очень бодренько он мне подавал свои листочки. Может, не видел, что там об этом написано? Уместно ли тогда с ним это обсуждать? Так много вопросов, так мало ответов: вся наша с Женей история только об этом.

Я вывела его в курилочку и там поинтересовалась, знает ли он о вирусе. Он ответил, что умеет читать, да. Спросил, правда ли, что лекарства дорогие.

Не знаю, чего он от меня хотел. Может, ему нужно было с кем-то поделиться, может, он правда верил, что я чем-то ему помогу. Может быть и такое, что он тогда испытывал ко мне помимо прочего романтический интерес и вводил в курс дела как потенциального партнёра. Как бы оно там ни было, что делать, я не ебла, но виду не подавала.

– Ты же в курсе, что это всё не конец света, правда? От этого уже лет десять не умирают. И ты не будешь. Пойду завтра почекаю, чего тут в Москве с лекарствами – хорошо хоть мы в Москве.

– У меня ничего не болит, у меня иммунитет хороший, – пожал плечами Женя. Он вообще не слишком щепетильно относился к своему здоровью, единственное, что его заботило, – это то, что ему нельзя кушать острое. Каждый раз, когда я, замотавшись, об этом забывала и предлагала ему что-нибудь с горчичкой, он напоминал, что у него больной желудок, с таким видом, как будто я как минимум забыла, как его зовут.

– Ну да, я вообще у тебя никаких проявлений не вижу, даже от сифушки – нос вон на месте, ты скорее жив, чем мёртв.

О ВИЧ Женя, думаю, знал и раньше: он мне потом так до конца в этом и не признался. Выходила то одна история, то другая. Может быть, ему было стрёмно за все упущенные годы и он не был готов подумать обо всех людях, которых заразил. А может, он правда не слишком разбирался в вирусных делах: у нас будет много интересных разговоров о том, что «я не кончил» – это не про безопасность. В общем, про ВИЧ мы говорили спокойно, а вот новость про сифилис его убила.

– А у меня что, ещё и это, что ли? Нет у меня сифилиса, сифилис – это когда с конца капает, у меня ничо не капает. Ну пиздец, я же даже не ебался ни с кем уже две тысячи лет.

– С конца капает – это когда трипак, – это же лечится, чего ты переживаешь.

– Мои дети родятся уродами, – обречённо подытожил Женя.

На Жене тогда были маленькая чёрная куртка с бабочкой и большой шарф. Он поднял его так, что торчала только чёлка. Он обожает залачивать и зачёсывать волосёнки – так что она прямо стояла из-за этого шарфа и даже блестела. Я не знала, как ему помочь с приятием, я не была готова к такому разговору. Помню, что присела тоже. Там такая бетонка была от забора, вот мы на ней тусовались. Женя сидел отвернувшись, я пристроилась рядом с ним, спина к спине. Спросила, правда ли он хочет деток, а то он так, не очень похож на батю. Женя ответил, что да, лучше девочек, а то мальчики злые, а девочек он бы причёсывал, косички бы там всякие плёл. Потом он спросил, есть ли у меня дети. Я сказала, что нет, потому что я сучка. А так бы тоже завела, конечно. Женя повздыхал, но всё-таки вылез из шарфа, сказал, что я очень даже ничего, и совсем не сучка, и что он хочет кушать. Сказал, что мы можем пойти в магазин – он украдёт тушёнку и почувствует себя лучше.

Не знаю, сильно ли повлияло на наши отношения с Женей то, что у него был ВИЧ и вся эта канитель. Наверное, да. Я беспокоилась из-за того, что он не получает лечения, а он его не мог получать, потому что шёл затяжной процесс восстановления паспорта и у него не было никакой прописки. Было не очень понятно, сколько времени это может занять. Вслед за паспортом нужно было восстановить остальные бумажки: у Жени, когда мы с ним встретились, не было ничего вообще, кроме неудачного скана его старого, ныне почившего, документа гражданина РФ. Я боялась, что мы не успеем. А даже если успеем, в таком случае я боялась, что Женя всё равно не сможет регулярно и вовремя принимать таблетки. Итоги были неутешительны: СПИД и смерть. Иногда я начинала высчитывать, когда Женя мог заразиться. Секс-работником он был с 16–17 лет, инвазивные наркотики употреблял лет с 20. Занимался сексом в тюрьме. Интересно, а секс в ИК вообще может быть безопасным? Я представила, как розовеющим зэкам раздают презики. Минимальным