В поселке я не увидела машин, кроме рабочих пикапов, зато множество велосипедов. Несмотря на ранний час, мужчины, женщины, подростки обгоняли меня, приветствовали треньканьем звонка и махали рукой, и я искренне отвечала тем же. Мне стало невероятно легко, словно я попала в давно знакомое место. Новый я здесь человек или нет, но все улыбки, которые я ловила, шли от сердца, а не от навязанных правил.

А когда-то, не так и давно, этот край сотрясали бунты. Сколько крови пролито на этих камнях, лучше не знать. Зло и ненависть, выстрелы из-за угла, нож, загнанный в спину соседу. Чем подобное объясняли историки — завистью, отчаянием, стремлением быстро разбогатеть, но в самом ли деле картинка так идиллична, как мне сейчас видится?

Кэр был приятно-мрачен, а в этой деревушке улицы утопали в цветах. Бутоны еще не раскрылись, лишь выпустили разноцветные точки из зеленого плена, поворачивались к бледному солнцу. Пройдет несколько дней, и это место станет похоже на красочный холст. А пока это набросок шикарной картины, но уже видно, что гениальной, как любое творение природы.

Двор был укрыт ковром из пролесков и крокусов, а ближе к зданию высадили мускари. Дорожку заботливо выложили крупным булыжником, дверь в церковь обвили белыми и синими лентами — возможно, подумала я, здесь будет праздник. У меня настроение было не праздничным, а еще, хоть я и посещала церкви только ради благотворительности и верующим человеком себя назвать не могла, я поняла, что мне нужно поговорить… об этом.

Обо мне и Майкле, и как можно скорей, с кем-то, кто сохранит это в тайне. Священник — лучший из всех вариантов. Я убеждала себя, что я все решила, что тысячу раз все обдумала, что то, что я чувствую, правда, нет ни недоговоренности, ни лжи, но грыз червячок сомнений.

Я могу просто не справиться. И это пугало меня больше всего.

— Отец Питер?

В церкви было гулко и торжественно, легкий запах благовоний приятно щекотал ноздри и вселял спокойствие и умиротворение. Я шла вдоль старых, истертых скамеек, и огоньки десятков свечей начинали дрожать, когда я подходила к ним ближе.

Священник вышел ко мне из боковой двери. Высокий, крепкий еще пожилой мужчина, одетый как подобает — не в костюме, и я смутилась.

— Простите, отец, я, наверное, оторвала вас от дела, — сказала я.

— Двери дома Создателя всегда открыты для тех, кто приходит к нему, — улыбнулся отец Питер. — Хорош бы я был слуга его, если бы противился его воле. Что привело вас?

— Страх, — призналась я, и это было действительно так.

Что если у меня все неправильно. Все не так должно быть, пусть я сознавала, что ощущение это — иллюзия, стереотипы, условности. Отец Питер кивнул, осторожно коснулся моей руки.

— Что же, пойдем, — пригласил он. — Как вас зовут?

— Меган.

— Идем, Меган. И чтобы вы не смущались, Создатель тоже испытывал страх.

— Разве? — растерянно переспросила я. Отец Питер указал мне на небольшой закуточек, кажется, в нем проходили покаяния, но он не стал прятаться за шторкой, где обычно сидели священники, а сел на скамеечку напротив меня.

— Не так просто поверить, что ты готов сделать то, что сделал он, — мягко объяснил отец Питер. — Не так просто поверить в себя.

— Я тоже не верю.

Я никогда не была ни суеверной, ни фаталисткой. Все — последствия наших решений и еще немного — промысел Создателя, сказал бы, возможно, отец Питер, или же — мать-природа, уточнили бы мои преподаватели. Сейчас мне казалось, что это стечение обстоятельств сложилось совсем неспроста…

— Есть один человек, — начала я, подбирая слова. — Я обещала ему, что он будет со мной счастливым. Я боюсь, что не сдержу обещание, отец.

— Он любит вас?

— Я надеюсь. Но я не знаю. Кроме меня, у него никого больше нет. — Я помолчала, отец Питер ждал. — И отчасти в этом есть и моя вина, но… я не пытаюсь ее загладить, отец. Это другое.

— Создатель ведет нас, как лучше нам, — кивнул он. — Впрочем, я вижу, что вы не частая гостья в стенах дома его, поэтому скажу вам иначе. Кого он любит, одаряет разумом. Но испытания его тем сильнее, чем больше его любовь.

— Поэтому разум? — улыбнулась я. — Тут… все сразу, вероятно. Мне сложно судить. Поэтому я пришла. Через два дня я усыновляю ребенка.

Отец Питер мне не мешал. Он понимал или знал, что я все расскажу сама, не нужно подсказывать, направлять, говорить слова одобрения. Я пришла сюда не за этим, но кто знает, насколько отец Питер окажется прав.

— Ему девять, он умный и способный мальчик. Его мать… совершила ошибку, и нет, не по умыслу или глупости, на ее месте так поступают очень и очень многие. Я про сущности, отец. Это моя работа.

Я осеклась и подумала, что вот так, сбивчиво и непонятно, со мной говорят свидетели и потерпевшие, а я слушаю их, правильно интерпретируя их невнятный рассказ.

— Она не обратилась за помощью. Мне до сих пор кажется, что я могла бы хоть что-то сделать, но нет, на самом деле я не могла. Вы знаете, наверное, как это бывает.

Я опять замолчала. Если я потом — а мне придется — заговорю о замке Ланарт, это будет выглядеть провокацией и попыткой втереться в доверие. Я редко испытывала настоящий стыд, это был тот самый редчайший случай.

— Они вышли из-под контроля? — спросил отец Питер.

— Не совсем…

— Это как пожар, — согласился он. — Знаете замок Ланарт? Местная достопримечательность. Там случился пожар уже тогда, когда я служил здесь. Хозяева считали, что могут справиться с огнем, но увы.

— Да, скорее всего, это так. — Меня обрадовала аналогия — не потому, что отец Питер сам вспомнил про замок, а потому, что она была поразительно верной. — Женщина раздразнила сущности, они были напуганы. Метались, как пламя, получившее приток воздуха. А мальчик… он был снаружи, когда все это произошло, возвращался из школы. Он вызвал нас. Я не преувеличиваю, он умен не по годам. После этого он оказался в приюте, а я… я работала по этому делу. Я поняла, что привязалась к нему, а он, возможно, ответил мне тем же. Или нет, просто… Ему нужна семья, отец, я а знаю, что могу ему ее дать. — И внезапно для себя самой я сформулировала то, что меня беспокоило. — Я только не знаю, имею ли я на это право.

Да, именно так. Все мои страхи из-за того, что я, может быть, не имею морального права красть чужого ребенка у — как бы парадоксально оно ни звучало — никого.

— Из-за чувства вины?

— Я не знаю, что значит — быть матерью. У меня есть племянники, я их очень люблю, но это другое, разве нет?

— Любовь, — проговорил отец Питер и улыбнулся, но взгляд его оставался серьезным. — Вы боитесь за них? Скучаете по ним?

— Да, конечно.

— Любовь это всегда страх, Меган. Людям кажется, что любовь это сплошное блаженство, но это совершенно не так. И потому этот дар Создатель дает лишь сильным, прочие путают любовь с чем угодно, принимая за нее и страсть, и чувство собственности… Когда любишь, боишься сделать не так, причинить боль, задеть чувства. Не каждая мать способна на это, и это тоже та правда, о которой не все хотят знать.