Даф с надеждой посмотрела на Мефодия. «Догадается или нет?»– подумала она. И он догадался. Подошел к тому, что до того, как рухнуть, быловешалкой, и, нечаянно наступив на пальцы комиссионеру, который по душевномублагородству решил убраться в его карманах, поднял с пола свою куртку.

– А-а! Я ж случайно! Повесить хотел! – взвыл комиссионер,отдирая от пола прилипшие пальцы.

– Так и я случайно. Сегодня просто день какой-то идиотский –день случайностей, – пояснил Меф.

Он застегнул карман, в который чуть было не влезкомиссионер, надел куртку и повернулся к Даф.

– Ну что, пошли искать твое хвостатое чудовище! – сказал Мефи, протянув руку движением, которым обычно нажимают на кнопку звонка, коснулсяее носа.

– Перестань! Я так не люблю! – сердито сказала Даф.

Меф усмехнулся. Он отлично знал, что Дафне это нравится, асердится она скорее потому, что он делает это в присутствии посторонних.

Они вышли на улицу, и серая резиденция мрака, по-прежнемускрытая строительными лесами, вдруг отодвинулась и словно пересталасуществовать. Никто не заметил, когда начался снегопад. Снег падал невесомымирадостными хлопьями, которые не таяли на асфальте, но уверенно сознавали своюсветлую, дружную силу. Все исчезло в ватной пелене. Лишь светофоры расплывалисьрастерянными пятнами. Люди выходили из машин, хлопали дверцами, удивленнопереговаривались. Даже звуки и те увязали в снегу.

В эти короткие мгновения мир казался белым и просветленным.На душе становилось радостно и ясно – так ясно, как давно не бывало, и трусливыекомиссионеры – дрожащие твари в духе «как бы чего не вышло» – забивались в люкии на чердаки, ибо нечего им было ловить в этот час.

На почве, зноем опаленной, проживал один верблюд. Он былличностью презрительной и плюющей на что попало. Камень увидит – плюнет вкамень, увидит черепаху – плюнет в черепаху.

Как-то верблюд гулял и увидел червяка. Червяк сидел на веткевысохшего саксаула у него над головой. Верблюд плюнул в червяка, но не попал.Он плюнул еще раз и опять не попал. Так он плевал до глубокого вечера, поканаконец не понял, что червяк слишком высоко…

– Эй, червяк, слазь! – заорал верблюд.

– Не-а, – сказал червяк. – Не слезу!

– Что ты там делаешь?

– Посмотри на себя!

Верблюд посмотрел.

– Я плюю на верблюдов, – сказал червяк.

Притча о верблюде, который на всех плевал

В тот день и час, когда начался этот невероятный снегопад,Ирка сидела за столом в «Приюте валькирий» и грустно смотрела в окно. Снаруживсе было белым. Снежная завеса, расчерченная вертикальными линиями стволов,закрывала все небо.

С другой стороны стола на лавке сидел Антигон и нетерпеливоподпрыгивал. Когда его подпрыгивание и, главным образом, повторявшийся стукударявшейся об пол лавки вконец надоели Ирке, она неожиданно вспомнила, что онииграют с Антигоном в шашки. Ситуация на доске была вполне стабильной, даже,пожалуй, в пользу Ирки, но шашки ей вдруг опротивели. Даже одна мысль, чтонужно передвигать их пальцем по доске и слушать щелчки, с которыми белые ичерные кругляши перепрыгивают, пожирая друг друга, вызывала тоску.

– Мерзкая хозяйка, вы будете ходить или как? – нетерпеливоподал голос Антигон.

– Нет. Считай, что ты выиграл… Сдаюсь! – сказала Ирка,смахивая шашки с доски.

Задыхаясь от гнева, потомок домового и кикиморы замахалруками и вскочил на стол. Его бугристый лимонный нос полыхал от негодования.

– Валькирия не может говорить: сдаюсь! Это слово не длявалькирий! – воскликнул он.

– Веселая история! А какие слова для валькирий? – удивиласьИрка.

– Валькирия может говорить: «Я должна! Я обязана! Мненужно!» Если, конечно, она достаточно мерзкая и достаточно безответственная! –назидательно сказал Антигон.

– А если валькирия устала? Или отчаялась? Или обессилела?Или в тоске? – спросила Ирка.

Антигон с досадой дернул себя за бакенбарды, казавшиесякарикатурными на розовом, гладком, как у младенца, лице.

– Валькирия обязана это скрывать! Все чувства: слезы,досаду, боль – она имеет право проявлять только наедине с собой. И никак иначе.

– А если она не может? Если она совсем без сил? –поинтересовалась Ирка.

– Выход один: залечь на дно и попытаться переждать этосостояние. День, два дня, неделю… Столько, сколько нужно, но не слишком долго.

– А если не получится?

Ответ Антигона был пугающе прост:

– Если не получится, тогда она должна найти другую,достойную, и передать ей копье и шлем. Навеки!

– Разве копье и шлем можно передать? – удивилась Ирка.

– Да, можно, если произнести формулу отречения… – заверил еекикимор.

Ирка провела по столу пальцем. Палец перечеркнул натекшую спотолка лужицу и оставил длинный тонкий след.

– А что будет со мной, если я произнесу эту клятву? –спросила она.

Антигон перевернул доску и ссыпал в нее шашки. Затемдемонстративно громко захлопнул доску и небрежно убрал ее в ящик.

– Ты не ответил, что будет!

– Это и был ответ, отвратительная хозяйка!.. И чтобы ябольше не слышал слова «Сдаюсь!» Никогда! – предупредил оруженосец.

Ирка встала. Ее макушка почти касалась потолка. За семьмесяцев, минувших с последней встречи, она выросла и ощутимо похорошела.Взрослые мужчины на улице порой оглядывались на нее с рассеянной задумчивостью.

Ирка материализовала копье и, чтобы взбодриться, сделалаоколо сотни выпадов, метя в горло и в живот воображаемому противнику. Каждаясерия начиналась ложным ударом, продолжалась коротким, резким и завершаласьглубоким и сильным.

Внезапно Ирка поняла, что удары она наносит не кому-то, аМефодию Буслаеву. Это в него направлены выпады ее копья.

– Я… тебя… ненавижу… Меф… Понял?.. Ты… мне… неинтересен… со…своей крылатой… блондинкой. Я… тебя… забыла… ясно… тебе? – восклицала она,после каждого слова ставя троеточие серией ударов.