«Эй ты, новенький, не толкай меня подносом!Заляпаешь костюм – получишь коленкой по романтике!» – отчетливо сказал Хавронво сне, обращаясь к невидимому собеседнику.

Его вельможная сестра Зозо Буслаева спала нараскладном диванчике под пледом, побитым молью и годами.

– Меф, позавтракай чем-нибудь и идикуда-нибудь! В школу там!.. – томно сказала она из-под одеяла.

– Чем позавтракать? – спросилМефодий.

– Чем хочешь. И, умоляю, не угнетай менябытом! Умоляю! – попросила Зозо и перевернулась на другой бок.

Она надеялась вновь увидеть сон, в которомскромный молодой миллионер, ежась от любви, застенчиво распахивал перед нейдверцу белого «Мерседеса».

Мефодий перекусил рыбной нарезкой и тортом –остатками вчерашней роскоши – и отправился в школу. Подходя к школе, Мефодий небез сожаления отметил, что школа стоит в целости и сохранности. Всепрофессиональные и непрофессиональные террористы ночью обошли ее стороной.

В дверях школы торчал шестнадцатилетний лоб строгательной фамилией Кровожилин, сам себя назначивший на ответственнуюдолжность дежурного, и проверял сменную обувь. Субъекты без сменки получали отКровожилина подзатыльник. Зато всех счастливых обладателей сменки великодушныйКровожилин награждал мощным пинком. Просто для исторической справедливости стоитотметить, что сам Кровожилин тоже был без сменки, но это уже лишняя деталь,которую нужно гнать от прозы как барана от новых ворот.

В результате небольшая толпа семи – ивосьмиклассников стояла в стороне, терпеливо дожидаясь, пока ветер переменунесет Кровожилина покурить за школу.

У Мефодия возник соблазн еще раз проверитьсвой магический дар. Он издали уставился на Кровожилина и сосредоточенноподумал: «Прочь отсюда! Сгинь! Провались!» Однако Кровожилин и не подумалникуда проваливаться, оставшись равнодушным ко всем внушениям. Лишь минут пятьспустя разошедшийся Кровожилин, не разглядев, случайно дал пинкастаршекласснику и, избегая возмездия, растворился в пространстве как джинн. Нопроизошло это без всякого вмешательства магии, а сугубо по внутреннему порывусамого Кровожилина.

«Бесполезно! Я бездарен, как крышка отунитаза! Улита меня просто-напросто с кем-то перепутала!» – подумал Мефодий игрустно толкнул дверь школы.

Мефодий вбежал в класс спустя три секундыпосле звонка. У химички был суровый нрав. Первыми она любила вызывать именноопоздавших. Однако вместо химички в класс худеющим колобком вкатилась завучГалина Валерьевна.

– К сожалению, у Фриды Эммануиловныбольшое горе. Она не сможет прийти, поскольку находится на операции, –сообщила она похоронным голосом.

Половина класса издала радостный вопль, но,спохватившись, неумело перевела его в сочувствующий вздох.

– У добермана Фриды Эммануиловны случилсязаворот кишок. Как раз в эти минуты его оперируют, – продолжала ГалинаВалерьевна. – Но у меня для вас хорошая новость. Мы, как говорил не помнюкакой мыслитель, не потеряем напрасно ни вдоха нашей драгоценной жизни. Девочкибудут отдирать обои в раздевалке старого спортивного зала, а мальчики выкинутна помойку старый линолеум! И последнее сообщение. Кто думает, что можетсправиться с куда более ответственной и интересной работой?

Боря Грелкин поднял руку. Мефодий, сидевший сним за одной партой и прослушавший вопрос завуча, тоже поднял руку, просто закомпанию. Больше рук не оказалось.

– Чудесно, Грелкин и Буслаев! Школа иродина гордятся вами! Вы перенесете из подвала в актовый зал двенадцать пней –декорации к спектаклю «Ярослав Мудрый», – сказала Галина Валерьевна.

По дороге половина народу, отправленнаяотдирать обои и носить линолеум, куда-то улетучилась. Это те, кто поумнее,сообразили, что присутствие все равно никто отмечать не будет. Зато Грелкину иБуслаеву было никак не слинять. Пни никто не отменял, а ответственность былаличной.

В подвале, куда их провели, Мефодий долго имрачно разглядывал пни. Они оказались самыми настоящими и очень тяжелыми. Внезапамятные времена у какого-то дурака хватило ума распилить бревно, а потомеще покрыть все распиленные части краской… под дерево. Наверно, для того, чтобыдерево было поменьше похоже само на себя.

– Ты чего руку поднял? – накинулсяМефодий на Грелкина.

– А? – удивился Грелкин.

– Руку, говорю, чего поднял? – почтизаорал Мефодий.

– Кто, я? Я не поднимал!

– Что? Не поднимал? А кто тогдаподнимал? – взревел Мефодий, не замечая, как на крайнем пне под еговзглядом начинает плавиться краска.

– А разве не ты первый поднял? У меня ушизаложены от насморка, – подозрительно принюхиваясь, проблеял Грелкин.

– Придурок! – буркнул Мефодий. Онуже успокоился. Злиться на Грелкина было так же невозможно, как обижаться напингвина.

Боря осторожно уселся на один из пней имедленно стал жевать банан, извлеченный из сумки. Грелкин был печальный толстыймолчун. Обычно он обитал на последней парте, печально грустил и с непонятнойзначимостью поглядывал на окно, где стоял горшок с засохшей фиалкой, такой жежизнерадостной, как и он сам. На большинство вопросов Боря отвечал односложно:«Ну?», «А!», «Не-а». Учителя не хвалили его и не ругали. Даже к доске вызывалиредко, предпочитая просто забыть о нем. Одним словом, Боря Грелкин был одним изтех, чье присутствие одноклассники не замечают даже в самую большую лупу.

– Ты собираешься пни таскать иликак? – окончательно успокоившись, спросил у него Мефодий минут через пять.Он вспомнил, что с Борей требуется по возможности говорить мягко, чтобы он неумер от ужаса.

Грелкин задумчиво посмотрел на свой живот иотряхнул с него крошки.

– Мне нельзя ничего поднимать. У менягрыжа выпадала в прошлом году, – сообщил он уныло.

– А почему ты завучу не сказал?

– А она не спрашивала.

Мефодий зажмурился, досчитал мысленно додесяти, чтобы не порвать Борю на десять маленьких идиотов, и стал переноситьпни в одиночку. Пни были тяжеленные, и на лестницу их приходилось закатывать,беря каждую ступеньку приступом. Уже с первым пнем он намучился так, что,закатив-таки его в актовый зал, вниз добрел едва живой.

Когда он вновь ввалился в подвал, Боря Грелкинзаканчивал задумчиво облизывать пальцы.

– Знаешь, он какой-то странноватый навкус! Но вообще, глобально выражаясь, дрянь! – произнес Грелкин фразупросто феноменальной лично для него длины.

– Кто «он»?

– Да чернослив!