при сильной качке, добрался до ванной. Щелчок выключателем и свет больно ударил по глазам. Руки чистые, влажные, но никакого следа крови. Понюхал — спирт, скорее всего разлил на кровати бутылку алкоголя.

«Все, допился. Глюки начались. Крыша уже едет.»

Посмотрел на свое отражение. Захотелось отшатнуться, но сил нет, да и дернись он резко, сто процентов потеряет равновесие и расшибет голову об унитаз или край раковины. Глаза мутные и красные, веки опухли, без того узкие глаза превратились в две щели. Щеки впали и алеют нездоровым румянцем. Губы обветренные, потрескавшиеся, в нескольких местах кровоточат. Зубы покрыты желтым налетом от сигарет, когда последний раз чистил и не вспомнишь. Набрал пригоршню ледяной воды и швырнул в лицо, желая смыть эту мерзкую маску. Кожу пронзили иглы холода, но кроме приступа головной боли — никакой реакции.

Вернулся в кровати. Да, точно, открытая бутылка водки лежит прямо на постели, вокруг темное мокрое пятно, разящее алкоголем. Пофиг. Рухнул лицом вниз, свесив одну руку. Зря, второй импульс головной боли от резкого движения прокатился по всему черепу, отразившись эхом и превращая мозг в кашу. Желудок стянулся в тугой узел и вытолкнул из себя все содержимое, забив нос и рот кислым. Глаза заслезились. Тимур вытер лицо тыльной стороной руки и посмотрел на лужу рвоты. Одна жидкость, не ел ничего уже несколько дней. Организм борется до последнего, пытаясь отторгнуть заливаемый в него яд. Интересно, кто кого?

Глаза закрылись сами по себе, липкий и тягучий дурман начал затягивать в пучину беспамятства.

Он стоит перед калиткой родительского дома. Тот же забор, стены, тропинка к крыльцу. Только все выглядит так, словно после эпидемии прошло много лет. Забор покрылся темно коричневыми пятнами ржавчины. Калитка перекосилась на сгнивших петлях. Так любимые мамой клумбы цветов превратились в дикие заросли чертополоха и терновника, ощерившиеся острыми иглами. Бетон на подходной тропинке растрескался и покрылся проросшей травой. Целых стекол в доме почти не осталось, а те, что уцелели, затянулись катарактой пыли и паутины. Стены увиты диким виноградом и плющом. Крыша провалилась и жалобно смотрит в тяжелое серое небо ребрами стропил. Тлен и разложение. Даже стоя у калитки, чувствуется запах смерти. Но что-то в глубине этого мертвого дома тянет как магнит. Первый нерешительный шаг. Под ногой хрустнул и покосился обломок дорожки. Трава зашумела, осуждая нежданного гостя. Порыв ветра пробрал холодом до костей, пытаясь прогнать. Следующий шаг, за ним еще один. В прихожей пустота. Мебель сгнила и развалилась в труху. Пол зияет язвами дыр. Тишину нарушает отдающийся эхом детский смех, перемещающейся по этажам и комнатам. Тимур прислушался, смех очень знакомый. Это его смех. Из той, прошлой жизни, которой вроде уже и не было. Мутным воспоминанием всплыла сцена: он, совсем еще мальчишка, бегает по дому, уворачиваясь от пытающейся схватить его мамы и хохочет. Мама тоже смеется. Он не убегает далеко, зная, что мама не такая быстрая, а она нарочито неловко ловит, давая игре продолжиться. Но этот ребенок — уже не он. Он умер. Вместе с родителями. Там, на заднем дворе дома, высох и скукожился, так же, как и застывшая в позе сидя мумия отца. И теперь лежит под землей, неумело закопанный в так обожаемом мамой саду. Точно, именно там и находится то, что так тянет.

Тимур прошел по коридору к выходу на задний двор, осматривая разлагающийся дом. Когда-то бывшие родными стены разрушались, как только он проходил мимо них, и опадали на землю облаком серого праха. Ветер тут же подхватывал их и кружил в одному ему понятном танце. Выйдя в сад, Юлаев обернулся. Дома нет, лишь пустой двор, заросший и дикий, укрытый туманом из хлопьев свинцовой пыли, движущийся как живой организм. Впереди сад. Яблони и персики сиротливо топорщатся голыми ветвями. Кора облупилась и оголила белое древесное тело. Два холмика могил с камнями в изголовье. Один он поставил сам, тогда, в июне. Рядом третья яма, свежая, еще пахнет сырой землей. Подошел к краю и посмотрел вниз. Между черных земляных стен, на самом дне сгорбился мужчина, углубляя яму детской лопаткой. Он нагибается, зачерпывает желтым пластмассовым совочком пригоршню грунта и выбрасывает его на верх. Когда незнакомец распрямляется, швыряя очередную порцию земли, Тимур видит его лицо. Волна злости и ненависти обуревает сознание. Руки судорожно сжимаются, ногти впиваются в ладони, угрожая прорвать кожу. Антон Мирный, насильник, убийца, чудовище.

«Мы же избавились от него. Я прострелил ему ногу. Собаки разорвали его тело на мелкие части. Все что от него осталось это кучи собачьего дерьма. Он мертв.»

Но Мирный сидит на дне могилы. Увидев Юлаева, его рожа расплывается в злорадном оскале. Тимур прыгает вниз, всем весом придавливая маньяка к земле. Пальцы обхватывают горло, сжимаются. Кадык Мирного дёргается вверх, насильник пытается вдохнуть, но руки Юлаева сжимаются сильнее и сильнее. Мирный гребет землю руками, даже не пытаясь освободиться и спасти себе жизнь.

— Сдохни! Умри уже наконец! — Орет Тимур, вдавливая маньяка в землю.

Физиономия Мирного начинает дрожать, как поверхность воды от брошенного камня. Черты меняются, проступает смутно знакомое лицо. Тонкий нос, большие пухлые губы, широко распахнутые в ужасе глаза, но этот по лисьи хитрый разрез ни с чем не спутаешь. Метаморфоза прекратилась. Он сжимает горло Лере. Девушка замерла, широко раскрыв рот в немом крике. Кожа серая, как небо над головой, в безжизненных глазах отражаются быстро летящие тучи. Тимур шарахнулся назад, ткнувшись спиной в земляную стену.

«Что я наделал! Лера! Нет, не может быть. Ты давно мертва. Мы похоронили тебя. Я видел, как твой гроб опускается в могилу. Я сидел на траве, рассматривая надгробие. Нет, это не ты. Это все не реально.»

Но Лера лежит прямо перед ним, в задранной футболке, разодранные трусы висят на бледных бедрах паутиной черных ниток. Голая грудь застыла в попытке вдохнуть хоть немного воздуха.

Юлаев развернулся и, цепляясь за торчащие корни, начал карабкаться из могилы, раздирая в кровь пальцы. Дыхание с всхлипами вырывается изо рта. Быстрые, наверх, подальше от её тела. Только не оборачиваться, не смотреть. Вверх, на поверхность. Паника сжала горло, воздух превратился в тягучий душный кисель, не способный наполнить альвеолы вожделенным кислородом. Сорвался, упал обратно вниз и еле устоял на ногах, чуть не рухнув прямо на тело девушки. Подпрыгнул и ухватился за край, подтянулся, уперся ногами в корни и вытолкнул себя на поверхность. Упав лицом в безжизненную землю, вдохнул полной грудью, забив рот и нос грязной пылью.

Отдышавшись, неуверенно выпрямился и обомлел. Вокруг одни могилы, от горизонта и до горизонта ряды одинаковых черных надгробий с холмами свежей земли. Возле каждой стоит человек с застывшим, словно посмертная маска, лицом. Пустые глазницы смотрят в никуда. Миллионы, миллиарды могил. Весь мир превратился в бесконечное кладбище, охраняемое застывшими мертвецами. У самой ближней могилы стоят отец с матерью. Руки по швам, ветер трепет полуистлевшие одежды. За ними — тоже знакомые лица. Князев, Прайс, Воеводов, Кочарян… Все, кого он знает, стоят безмолвными истуканами возле собственных надгробий, как известная терракотовая армия. Кипящее клубами туч темно-пурпурное небо придает коже мертвецов призрачный оттенок фиолетового.

«Нет, это наваждение. Я сошел с ума. Это не реально, этого не может быть».

Тимур побежал, стараясь как можно быстрее выбраться из нескончаемого некрополя. Мимо мелькают знакомые лица. Борис, Женя, Юля, Лариса, Эксархидис, Костя с Дашей. Все, абсолютно все, кого он встретил за свою жизнь. Он бежит, сбивая дыхание, несется, но могилы с немыми изваяниями никак не заканчиваются. Небосвод разрезает беззвучная красная молния, освещая весь окрест. И везде — надгробия и мертвецы, насколько хватает глаз. Им нет числа. Несметное количество. Чтобы не видеть больше лиц, Юлаев опускает взгляд вниз и продолжает бежать. Внезапно земля уходит из-под ног, и он летит лицом вперед в темноту. Удар. Вспышка боли по всему телу, ослепляющая ярким сполохом света. Тимур пошарил по сторонам руками — земля. Открыл глаза — отвесные бурые