халате, стоял перед палатой Инглиса в больнице Виктории, нетерпеливо ожидая Йэна Овертона.

Шесть недель назад, когда он вышел из больницы, декан Инглис назначил его врачом-практикантом в своей палате, самой большой в Виктории.

– Я всегда верил в тебя, мой дорогой Стирлинг. – Почтенный декан, чей пессимизм чуть не свел на нет первые упования Дункана, благосклонно похлопал его по спине. – И, между нами, – усмехнулся он, – я хочу продемонстрировать эту веру перед лицом различных общественных и… э-э… частных возражений.

И, взяв Дункана за руку, он повел его по больничному коридору в свою роскошно оборудованную лабораторию.

Дункан переехал в свое новое жилое помещение в большой больнице и, радуясь силе двух здоровых рук, с головой окунулся в работу, к которой так стремился.

Его дни были заполнены до предела. Он вставал в семь утра и до завтрака заполнял журналы с историями болезней. Утром он сопровождал декана Инглиса во время его официального обхода палат – что требовало немалого терпения, поскольку Инглис был до рассеянности медлителен. После торопливого ланча Дункан до шести вечера проводил серию биохимических анализов. Кульминацией был вечерний обход с Овертоном, который стал заместителем главного врача больницы и был готов теперь по малейшему поводу демонстрировать свои новые полномочия.

После шести изнурительных недель пыла у Дункана поубавилось, и на смену ему пришло странное чувство неудовлетворенности. Он не возражал ни против скучной рутины, ни против мелких нападок Овертона; но на каждом шагу он испытывал разочарование в своем горячем желании установить реальный контакт с больными.

Шаги в вестибюле заставили его поднять глаза. Это был Овертон. Дункан подождал, пока тот приблизится.

– Овертон! Я хотел бы поговорить с тобой об Уолтерсе.

– Какой еще Уолтерс? Я занят – иду завтракать.

– Это важно, Овертон. Молодой парень с неясной симптоматикой в груди, лежит на кровати номер семь. Ему все хуже.

– Что, черт возьми, я могу с этим поделать? – Накануне вечером Овертон допоздна был на танцах с медсестрой Доусон и по многим причинам, помимо той, что была связана с хорошенькой медсестрой, находился в плохом настроении. – Мы сделали все, что могли.

– Все, кроме выяснения, что с ним не так. – Тон Дункана был твердым. – Я целую неделю до одури делал каждый день десятки бесполезных анализов. Тем временем он умирает.

– Диагноз не поставлен, – отрезал Овертон. – Мы не можем действовать. Шеф считает, что это анемия неясного генеза.

– На мой взгляд, это простая, элементарная эмпиема плевры. Этому человеку следует сделать прокол грудной клетки. Иначе он умрет.

– А кто спрашивал твое мнение? Помни о своем положении здесь, Стирлинг. Ты оказался здесь лишь по причуде декана. И тут до черта тех, кто хочет, чтобы ты ушел.

Он зашагал прочь по коридору. Дункан с застывшим и вытянувшимся лицом смотрел ему вслед.

Глава 30

В тот вечер у него был свободный от дежурства час. Дункан, как обычно, провел его у Анны. Он с ядовитым удовольствием бросал вызов городским сплетням.

Угостив его кофе, она прокомментировала его необычное молчание:

– В чем дело? Неужели кто-то еще сплетничает о нас?

Он покачал головой:

– Нет, просто я наслаждаюсь знакомством с аппаратной медициной. Забавно, – продолжал он с иронией, – возиться с пробирками и основным обменом веществ, когда, приложив ухо к груди пациента, я могу за две минуты определить, чем он болен.

Она пристально посмотрела на него:

– Не принижай значение оружия современной медицины, Дункан.

Его вдруг прорвало.

– Все шесть недель это росло во мне! Я хочу работать руками, а не с помощью приборов – они парализуют профессию. Врачи, для кого главное деньги, – это только половина проблемы. Другая половина заключается в том, что врачи при нашей нынешней системе лишаются качеств, которые действительно имеют значение. Больше не нужно быть личностью, обладать даром внушать веру, уметь ставить реальный диагноз. Врачам ничего не позволено делать самостоятельно. Для этого есть медсестры, нянечки или приборы, которые сами все сделают. Прямо сейчас в моей палате умирает человек, потому что никто не может увидеть истину за лесом диаграмм, графиков, расчетов и анализов!

В ее холодном молчании чувствовалось неодобрение.

– Тебе самое время применить научный подход к своей работе.

– И отказаться от чисто человеческого подхода? – огрызнулся он в ответ.

– А почему бы и нет? Когда продвинешься в патанатомии, то обнаружишь, что от него мало толку…

Запнувшись, он пристально посмотрел на нее.

Она ответила ему таким же пристальным взглядом.

– Ты прекрасно знаешь, что мы собираемся объединиться. Мне действительно понадобится опытный патологоанатом для исследования нейромышечной координации.

– Твоя научная работа, – сказал он.

– Скажем, наша работа. Не забывай, что ты связан со мной определенными обязательствами. – Она загадочно улыбнулась ему и сменила тему. – А теперь расслабься. Я сыграю тебе что-нибудь из Баха.

Она не разрешила его проблему. Она создала новую.

Он попрощался раньше, чем истек его свободный час, и сразу же вернулся в палату. Возле кровати № 7 он остановился.

Пациент, Уолтерс, парень двадцати двух лет, был в плачевном состоянии – губы пересохли, глаза затуманились, дыхание поверхностное и затрудненное. В приглушенном освещении морщины на лбу нахмуренного Дункана стали еще глубже. Он просунул руку под больничную рубашку пациента, ощутив, благодаря своему тайному дару, что именно творится под вздымающимися ребрами.

Обернувшись, он подозвал медсестру:

– Для начала мне нужна ширма, сестра. Принесете ее?

Через пять минут она вернулась с ширмой. Ее сопровождали медсестра и два стажера с тележкой, на которой был аппарат для анализа крови с реактивами и красителями, предметные стекла, крышки, стерилизаторы – все на высшем уровне.

Дункан скривился:

– Все, что мне нужно, сестра, – это игла. Подайте, пожалуйста.

Он склонился над пациентом, но внезапный скрип открывающейся двери заставил его поднять голову. Со своим вечерним визитом в палату вошел доктор Овертон.

– Что все это значит? – спросил он сдержанно, но не без яда.

Дункан выпрямился:

– Если немного подождешь, сам все увидишь.

– Ты в своем уме? – вспыхнул Овертон. – Без моего разрешения ты не имеешь права заниматься этим пациентом.

– Я должен получить твое разрешение, чтобы спасти ему жизнь?

Испуганные и шокированные дежурные медсестры замерли. Больной перевел взгляд с мертвенно-бледного лица Овертона на полного холодной решимости Дункана и слабо подергал молодого доктора за рукав.

– Продолжайте, доктор, – выдохнул он. – Ради всего святого, помогите мне, сделайте все, что в ваших силах.

– Предупреждаю… – повысил голос Овертон. – Это на твой страх и риск!

Дункан снова упрямо наклонился над больным. Он крепко сжал иглу, представлявшую собой тонкий металлический зонд. Его пульс бешено колотился, когда он вонзил иглу