Вот уже несколько минут шум снаружи постоянно нарастал. Похоже, атамиды что-то хором скандировали.

На контрольном экране тестера экзоскелета Танкреда высветилось: «Внутренние операционные программы – Система функционирует».

– На этот раз порядок, – воскликнул Танкред. – Можно начинать!

Он отсоединил подключавший его к тестовой консоли универсальный кабель и быстрым шагом направился к выходу из палатки, на ходу защелкивая последние предохранительные клапаны на предплечьях. Его боевой экзоскелет «Вейнер-Ников» улучшенной модели был приведен в рабочее состояние.

– Ты забыл свою Т-фарад! – окликнул его Льето.

– Я не забыл, – лаконично ответил Танкред.

Собравшиеся на небе тучи были черны, как никогда. Шум, исходящий от армии атамидов, стал оглушительным. Внезапно Льето понял, что именно они только что кричали. Они скандировали имя Танкреда. Они выкрикивали его, выделяя два слога на атамидский манер, и получалось что-то вроде «Танкрейд». Сотни тысяч воинов в один голос выкликали в т’уге имя своего предводителя у стен Нового Иерусалима. Солдаты священной армии при всей мощи, которая за ними стояла, конечно же, не могли остаться глухи к такой демонстрации боевого духа.

Оба дезертира вскочили на першеронов и приблизились к краю возвышенности, на которой был расположен операционный центр. Когда толпа заметила их, раздался громкий вопль, от какого в библейские времена пали бы стены осажденного города. Танкред остановился, глядя на это зрелище – столь же поразительное, сколь и ужасающее; Льето неизменно держался рядом.

Множество атамидов заполнили долину из края в край: куда ни глянь, повсюду было черно от них. И только Новый Иерусалим возвышался над этим живым океаном подобно кораблю из камня и термобетона, в свой черед выплескивающему поток солдат, который выделялся серым цветом и металлическим отблеском своих волн и выглядел не менее внушительно, чем атамидская армия. Полки армии крестоносцев занимали позиции вокруг города на полосе шириной в три километра – граница, за которой Танкред расположил свои войска, чтобы они оставались вне досягаемости для башен ближней защиты.

– Можно подумать, мы вернулись в Средневековье, – выдохнул Льето. – Две армии лицом к лицу, готовые схлестнуться в схватке.

– Другими словами, варварство в самом чистом виде, – мрачно заметил Танкред. – Солдаты будут рвать друг друга на части, пока один из лагерей не возьмет верх, числом или технологическим преимуществом. Господи, как бы я желал, чтобы у Альберика все получилось!

– Ставки сделаны. Выбора нет, придется идти до конца.

– Так ветры непогожие и бури, Мятежно вылетая на простор, Темнят лазурь небесную, земле же Стихийное несут опустошенье…[45]

Нормандец ненадолго умолк, а потом резким движением взялся за рукоять ионизированного лезвия. Он превратил его в «меч-бастард» – длинный обоюдоострый клинок, которым в последнее время привык сражаться. Сделав глубокий вдох, он чуть было не сказал: «Помоги Господь!» – но внезапно одумался, поняв, что такого рода выражения потеряли для него всякий смысл. И в конце концов произнес почти шепотом: «За атамидов…»

Льето медленно кивнул и немного громче повторил:

– За атамидов!

Тогда Танкред высоко поднял свой меч, лезвие которого отбрасывало мерцающие отблески, и изо всех сил прокричал:

– ЗА АТАМИДОВ!

Ему ответил чудовищный вопль, от которого на многие километры вокруг содрогнулась земля.

* * *

12:35

Воздух в помещении был такой холодный, что Юс’сур дрожал. Именно это ему и нравилось в троглодитских жилищах – свежий воздух. А ведь хороший атамид любит жару, не стремится убежать от нее, впускает ее в себя, приручает и укрощает! Но на самом деле Юс’сур никогда и не считал себя хорошим атамидом.

Он не стал зажигать ни лампы, ни огня, так что царила полная темнота. Это тоже ему нравилось. Еще одно чувство, делавшее его плохим атамидом. Хороший атамид привык жить в мире ослепительного света и не щурится, даже глядя на А’пио!

Но сегодня последнее, что занимало Юс’сура, – это быть хорошим атамидом. Предок чувствовал огромную усталость. С тех пор как он несколько недель назад стал жить с людьми, а племенные военачальники собрали самую большую на памяти атамидов армию, ему приходилось постоянно сталкиваться с эмоциональными флуктуациями, которые излучали окружающие его существа. Эта свистопляска порождала настоящие психические атаки, а он должен был непрестанно выдерживать их натиск. С одной стороны разъяренные атамиды, которых сводит с ума боль от потери тех, кого они любили, и приводит в эйфорию мысль о мщении; с другой – люди, перевозбужденные предвкушением прославить в сражении своего вымышленного бога, но испуганные тем, что вскоре им предстоит столкнуться почти на равных с врагом, которого прежде побеждали только с позиций явного превосходства.

Ук! Абсурд! Столько живых существ, собравшихся в одном месте с единственной целью уничтожить как можно больше жизней!

Их чувства были так сильны, что вызывали мощные психические приливы, от которых он безуспешно пытался защититься. Вот почему он выбрал своим жилищем это место, «келью», как говорили его новые друзья-люди, каменную полость в самом сердце пещер. Пусть преграда была чисто символической – толщина скал, отделявших его от внешнего мира, какими бы мощными они ни были, не могла сдержать наплыва психических волн, которые постоянно грозили его захлестнуть, – но обеспечиваемое ею чувственное уединение позволяло Юс’суру легко входить в состояние медитации и частично абстрагироваться от внешней сумятицы. Во всяком случае, до сегодняшнего дня.

Сегодня ткань Ут’атипианка была разорвана, искажена! Сегодня мир мысли погрузился в хаос.

Ментальные флуктуации живых существ, с которыми Юс’сур ощущал связь, будь то по собственной воле или в силу обстоятельств, невероятно разрастались, пока не превратились в настоящий ра’фтах, чудовищную всепожирающую песчаную бурю, которой ни одному атамиду не доводилось увидеть дважды в жизни и в которой никто никогда не выживал. Вокруг Предка, нанося яростные удары в выставленные им ментальные щиты, бушевали психические торнадо. Чувства, доносившиеся до него из т’уг, окружающей человеческий город, были так напряжены, что даже покой кельи больше не позволял ему погружаться в спасительную медитацию. В двух часах полета от убежища Юс’сура повсюду клубились страх и ярость; обрывки мыслей сталкивались между собой; слышались пронзительные отголоски первобытных инстинктов.

Я ничего не могу сделать для них! Я не могу ничего сделать даже для себя!

Юс’суру показалось, что внутри его зарождается страх. Прежде это чувство было ему незнакомо.

Какая беспомощность! Неужели это и означает быть Предком? Смиряться с тем, что не можешь помочь своим? Тогда для чего мы нужны? Или мы просто самозванцы? Вся эта прекрасная наука, все эти прекрасные мысли! Все бесполезно!