И когда сбивчивый поток моих слов и слез иссяк, он сказал:

– Бедняжка. Конечно, ты не Нежданный Сын. Я точно знаю, я ведь встречался с ним. И с его пророком.

Я затаила дыхание. Вдруг это ловушка? Но дальше он сказал такое, что я испугалась еще больше.

– Я видел тебя во сне. Ты стала возможной, когда Любимого вернули из-за порога смерти вопреки многим и многим пророчествам. В тот день я почувствовал, как нечто вырвало с корнем все побеги будущего и заменило их новыми возможностями. Я пришел в ужас. Я верил, что хорошо послужил миру в качестве пророка-сновидца. Что мое время ушло и я могу вернуться домой. А потом я увидел сон о тебе. О, тогда я еще не знал, что это будешь ты. Но сон потряс меня до глубины души. И я испугался того, что будет, когда ты придешь.

Я постарался сделать так, чтобы это вряд ли случилось. Как только Любимый и его Изменяющий вернулись ко мне, я убедил их разлучиться. И думал, этого будет достаточно, чтобы направить мир на лучший путь. – Огромная рука мягко сжала одну мою стопу и отпустила. – Но когда я снова начал видеть сны о тебе, то понял, что уже слишком поздно. Ты уже была. И само твое существование создавало множество отклонений от истинного Пути.

– Ты видел меня во сне? – Я вытерла слезы подолом рубашки.

– Да.

– И что тебе снилось?

Его ладонь расслабленно лежала под моими ногами. Я не стала их убирать. Когда он наконец заговорил, слова лились медленно, как мед:

– Я видел много снов. Не все они были о тебе, некоторые представляли будущее, которое стало возможным с твоим появлением. Я видел волка, который срывал маску с кукольника. Я видел свиток, который зачеркивал сам себя. Я видел человека, который стряхнул с себя доски и превратился в двух драконов. Я видел…

– Про драконов мне тоже снилось! – выпалила я, не успев прикусить язык.

Повисло молчание. Только где-то в дальних темницах перешептывались узники.

– Это не удивляет меня. Хотя и пугает.

– Но почему ты думаешь, что эти сны – про меня?

Он негромко рассмеялся:

– Мне снился огненный вихрь, пришедший, чтобы изменить все. Я хотел взять его за руку. И знаешь, что случилось?

– Ты обжегся?

– Нет. Вихрь протянул мне вместо руки ногу. Маленькую босую ступню.

Я отдернула ноги, словно это я обожглась. Мой сосед снова рассмеялся – добродушно и очень тихо.

– Что сделано, то сделано, малышка. Теперь я знаю, кто ты. Я знал, что ты придешь. Правда, не ожидал, что ты окажешься ребенком. Ну так скажешь мне, как тебя зовут?

После долгих раздумий я сказала:

– Меня зовут Би.

Он ничего не ответил. Его рука оставалась все там же, на полу, ладонью вверх. Наверное, ему было очень неудобно лежать так в своей камере и тянуться вокруг разделяющей нас стены.

– Если ты видел меня во сне, можешь сказать, что со мной произойдет?

Его неподвижность была как завеса. В светильнике снаружи заканчивалось масло. Мне не нужно было смотреть туда, чтобы представить, как пламя танцует на кончике фитиля, высасывая остатки топлива.

Наконец глубокий низкий голос раздался снова:

– Би… ничего с тобой не происходит. Это ты происходишь со всем вокруг.

Он медленно убрал руку. И больше ничего не говорил в ту ночь.

Как я умудрилась заснуть так крепко? Проснулась оттого, что какая-то женщина, просунув ногу между прутьями, тихонько толкала меня:

– Подвинься, пожалуйста, чтобы мне было куда поставить твою овсянку.

Ее голос прозвучал глухо и невыразительно. Солнце било в узорчатую стену, отпечатываясь на полу прихотливыми фигурками. Ракушки. Цветы.

Я села. Сначала ничего не понимала. Потом вспомнила. Двалию избили в кровь, меня посадили за решетку. А ночью… у меня появился друг? Я встала и прижалась к решетке, пытаясь заглянуть в соседнюю камеру, но смогла увидеть только коридор.

У женщины, которая меня разбудила, были каштановые волосы и карие глаза. На ней было светло-голубое платье без рукавов, перехваченное на талии поясом. Оно доходило ей до колен, а на ногах были простые кожаные сандалии. Она наклонилась, поставила поднос на пол, взяла с него миску овсянки и подсунула мне под дверь. Просто бежевая овсянка в белой миске. Ни сливок, ни меда, ни ягод. Ни Ивового Леса, ни шума с кухни, ни ожидания, когда спустится отец. Просто ничем не сдобренная овсянка и деревянная ложка. Я старалась быть благодарна и за это, пока ела. Каша оказалась совершенно безвкусная. Когда женщина вернулась, чтобы забрать миску, я спросила:

– Можно мне воды, чтобы умыться?

Она уставилась на меня озадаченно:

– Мне не говорили дать тебе воды.

– А вы не могли бы попросить разрешения дать мне немного?

У нее глаза на лоб полезли.

– Разумеется, нет!

Густой мрачный голос, знакомый мне по минувшей ночи, произнес:

– Она не может сделать ничего, о чем ей нарочно не сказали, что надо сделать.

– Неправда! – выпалила женщина и тут же испуганно зажала себе рот обеими руками.

Она наклонилась, торопливо поставила мою миску на поднос и поспешила прочь так быстро, что аж посуда зазвенела.

– Ты напугал ее, – сказала я.

– Она сама себя запугивает. Как и все они.

Тут меня отвлек звук открывающейся двери в конце прохода. Прижавшись щекой к прутьям, я смогла разглядеть, как в тюрьму по одному заходят Четверо. Сегодня они были одеты не так торжественно, но по-прежнему каждый в свои цвета. За ними шли личные стражники. Симфэ была в красном платье без рукавов, ниспадавшем свободными складками до самой земли, с алым поясом. Феллоуди – в длинной желтой рубахе и штанах до колен. Пудра Колтри отчасти осыпалась на его зеленый жилет, и казалось, что он попал под снег. А вот наряд Капры меня удивил. На ней было нечто вроде очень свободной длинной голубой рубахи с широкими струящимися рукавами. Если под этой рубахой на ней и были штаны, то слишком короткие: из-под подола торчали ляжки, крепкие, но бледные, как рыбье брюхо. Сандалии из коричневой кожи звонко хлопали по ее подошвам при каждом шаге. Я никогда еще не видела, чтобы люди так одевались, и уставилась на нее во все глаза, когда она остановилась у моей клетки.