Никакого отношения к Александрии эти территории не имели, но серьезно затрагивали интересы Римской кафедры. Ведь вследствие этого Константинопольский архиерей резко расширял число подчиненных ему митрополичьих и епископских кафедр, а второе место в иерархии предопределяло невозможность осуждения его патриарха даже Римским папой, а только Собором или императором. А апостолик едва ли желал отказаться от практики по существу единоличного суда над другими патриархами, что иногда уже имело место, например Несторий, осужденный папой на Римском соборе еще до открытия III Вселенского Собора.

Кроме того, при уравнивании преимуществ обеих кафедр, как очевидное следствие, мог встать и более серьезный вопрос. До Халкидона понтифики ссылались на апостольское происхождение своей кафедры, как безусловную предпосылку закрепления за ними первенства чести во Вселенской Церкви. Но если это обстоятельство на самом деле так важно, почему Константинополь, не имеющий столь славной страницы в биографии своего престола, получил аналогичные права?

Отсюда был уже только шаг до того, чтобы принципиально поставить – пусть даже только теоретически – вопрос о том, насколько и чем обосновано первенство Рима? Безусловно, с практической точки зрения эта затея была бы обречена на провал: для обоснования своих преимуществ Рим мог без труда напомнить о многих других заслугах перед христианством. Но все же представлялось очень обидным, что непогрешимая (как считали сами папы) кафедра апостола Петра уравнена с «новобранцем», который то и дело впадал в ересь или прибегал к помощи того же Рима для защиты прав своих архиереев.

Но и греки совершенно ясно представляли, какие последствия повлечет дальнейшее расширение церковной власти Рима. Эта неприятная перспектива была особенно наглядна на фоне тех полномочий папы, о которых, как о сложившемся факте, римские легаты постоянно говорили в Халкидоне. Ради церковного мира Собор признал догматическую победу св. Льва Великого, пусть даже и в ущерб авторитету св. Кирилла Александрийского. Но одно дело – признать правоту понтифика в отдельно взятом догматическом споре, а другое – признать, что только он непогрешим и его суждения обязательны для всех Поместных церквей.

Поэтому, хотя бы для косвенного ограничения папских амбиций, возникла объективная необходимость положить предел его власти путем создания ему противовеса в лице другой Вселенской кафедры. Принятые до Халкидона каноны не позволяли приблизиться к желанной цели. Никейский 6‑й канон от 325 г. принимался в те времена, когда Константинополя еще вообще не существовало, и потому не мог служить основанием для закрепления преимущества чести столичного архиерея. Кроме того, как показали соборные заседания, этот канон претерпел уже на Западе существенные редакционные изменения, категорически не признаваемые на Востоке, должные играть на пользу Римского епископа. Принятые в Халкидоне 9‑й и 17‑й каноны едва ли могли заключать в себе гарантии против папских притязаний. Конечно, они закрепляли правила о подсудности отдельных категорий дел Константинопольского патриарха, но не затрагивали вопрос о церковной иерархии Поместных церквей. Поэтому, само собой напрашивалось новое правило, канонически закрепляющее властные полномочия епископа «Нового Рима», должного располагаться рядом с папой «ветхого Рима».

Собственно, для этого требовалось лишь реципировать правила II Вселенского Собора и более четко обозначить границы церковного округа Константинопольского патриархата, что и было сделано 28‑м каноном. Примечательно, что Константинополь поддержали другие великие церкви – наверное, их представители помнили, как начинался в Халкидоне суд над Диоскором, и никому не хотелось оказаться в ситуации, когда папа единолично будет определять виновность или невиновность канонически равных ему епископов.

Полагают также, что, возможно, желание восточных епископов простиралось еще дальше, и они раздумывали над тем, чтобы вообще поставить Константинополь с Римом на одну ступень, окончательно решив вопрос об уравнивании их власти. Но двух первых мест, как известно, быть не может, поэтому удовольствовались вторым местом Константинополя по чести после Рима[953].

Первоначально, дабы не уронить престиж Халкидона и смягчить св. Льва, Отцы использовали все возможные способы выражения понтифику своего уважения и подчеркивания его роли в преодолении ереси. Они пытались устранить главное обвинение в том, что 28‑е правило ведет к умалению чести Римского епископа. Например, в речи Собора к императору бросается в глаза славословие: «Бог назначил вам неуязвимого от заблуждений поборника и приготовил к победе Римского предстоятеля, препоясавши его отовсюду учениями истины, дабы он, ратуя подобно пламенного ревностью Петру, привлек к Христу всякий ум… Воздайте Благодетелю верою и докажите благодарность за честь попечением об исповедании, стремления злых обуздывая, а всех подвижников благочестивого исповедания вознаграждая согласием, подтвердив при собранном вами Соборе учение кафедры Петровой (выделено мной. – А. В.), как бы печать благочестивых догматов. Ваше благочестие должно быть уверено, что боголюбивый предстоятель Римский ничего не изменил издревле возвещенной святыми Отцами веры. И чтобы не осталось никакого повода для силящихся из зависти клеветать на апостольского мужа, мы, для точного ознакомления вашего владычества, прилагаем из многих немногие свидетельства Святых Отцов»[954].

Но уже здесь выходило так, будто Отцы говорят о «Томосе» св. Льва Великого не как основании Халкидонского исповедания, а оправдываются, что на самом деле «Томос» не противоречит св. Кириллу и Святым Отцам, и потому православен.

Затем соборное письмо ушло непосредственно св. Льву, и оно также было наполнено всяческих, самых пафосных выражений и заверений в уважении авторитета Рима. В заключение письма Отцы просили папу утвердить правила о преимуществах Константинополя, поскольку они были приняты для благочиния и укрепления церковных постановлений, а не для умаления его чести. Озабоченные тем, насколько ревниво апостолик относился к первенству чести своей кафедры, Отцы тут же добавили фразу, максимально возможно демонстрирующую различие между Константинополем и «Древним Римом», конечно, не в пользу первого. «Мы были убеждены, – пишут они, – что, обладая апостольским лучом, вы по обычной попечительности часто простирали его и на церковь Константинопольскую, потому что преподание собственных благ ближним происходит без зависти»[955].

Выражаясь современным языком, Отцы разъясняли, что Константинополь наделен преимуществом чести не для конкуренции с Римом, которому принадлежит безусловное первенство в Кафолической Церкви. Более того, соглашаясь на второе место Константинополя в Кафолической Церкви, Рим, по их мнению, тем самым еще более возвеличивается. Далее Отцы напрямую отмечают, что отказ от 28‑го канона нарушает определение II Вселенского Собора и отменяет старую практику столичного архиерея хиротонисать архипастырей Азии, Понта и Фракии. Увы, папа был холоден. Время шло, ответа от папы не поступало. Не получив папского утверждения, 7 февраля 452 г. св. Маркиан утвердил постановления Халкидонского Собора своим законом без каких-либо изъятий.