Первоначально всколыхнулась Палестина, где некий монах Феодосий восстал против св. Ювеналия Иерусалимского, как предателя веры. Его поддержало десятитысячное монашество Палестинских пустынь, которым оказывала помощь вдова императора св. Феодосия Младшего св. Евдокия и настоятель Латинского женского монастыря Геронтий. Когда в начале 452 г. св. Ювеналий Иерусалимский прибыл в свой город, он ничего не смог противопоставить открытому неповиновению собственной паствы.

Тогда, опасаясь разделить участь убитого бунтовщиками Севериана Скифипольского, патриарх бежал в столицу, а на Иерусалимский престол в этом же году горожанами был посажен монах Феодосий. Новый «архиерей» правил почти два года (или даже 20 месяцев), открыто преследовал и изгонял с кафедр сторонников Халкидона и хиротонисал своих выдвиженцев. Наконец, императору св. Маркиану надоело мириться с этим, и его войско, двинувшееся на освобождение Иерусалима, встретилось с армией монахов близ Неаполиса-Наблуса, которую без труда разбило. Схватили Феодосия, доставив его в царскую ставку, а потом отправили в монастырь в Константинопольском предместье Сики, где он и умер 30 декабря 457 г.[964]

Святой Ювеналий был восстановлен в правах, через некоторое время смирилась с Халкидоном и св. Евдокия. Но целые массы монашествующих и простого народа совершенно отвернулись от «мелхитов», «царских», то есть сторонников IV Вселенского Собора. Дошло до того, что сам св. Маркиан вынужден был давать разъяснения бунтующим монахам о выражении «два естества» Иисуса Христа, как его просил об этом св. Ювеналий Иерусалимский[965].

Это письмо, как верно замечено одним историком, лучше всего демонстрирует, насколько религиозные требования довлели над самодержцами Римской империи. «Кто не подивится, видя этого старого солдата, перед которым отступал Аттила, дающим богословские объяснения невежественным монахам, рассеивающим ложные слухи и с заботливой ревностью защищающим свое православие против другого монаха, который осмелился оспаривать его?»[966] Аналогичное письмо, но уже настоятельнице женского монастыря в Иерусалиме, направила св. Пульхерия.

Не лучше обстояли дела и в Александрии. «Фараона», конечно, здесь не любили, но боялись. И александрийцы осознавали, насколько высоко поднялся престиж их города в последние 3 года. Когда Диоскор был отправлен в ссылку, а на его место хиротонисали протопресвитера св. Протерия (451—457), доверенное лицо бывшего патриарха, народ взбунтовался. Дело заключается в том, что Диоскор был коптом, а св. Протерий греком, по национальному признаку разделились и обе партии. Дошло до того, что, по свидетельству современников, в Страстную неделю 457 г. только 5 человек желали принять таинство Крещения от св. Протерия, остальные ушли к монофизитскому епископу[967].

Итак, одни стояли за св. Протерия, другие требовали вернуть Диоскора, говоря, что при живом патриархе нельзя выбирать нового. Как обычно бывает, начались грабежи, убийства, пожары. Царь направил 2 тысячи солдат-новобранцев из варваров усмирить бунт (ну не ветеранов же ему было посылать на мирный город, когда гунны, арабы и персы стояли у ворот Империи?), и те, напившись, устроили настоящий дебош, разбойничали, насиловали женщин. Население собралось, перебило этих незадачливых вояк и вообще отказало в повиновении власти царя. Тогда правительство срочно направило в Египет уже настоящие легионы, которые и восстановили порядок[968].

Новый губернатор Александрии по имени Флор обещал жителям снять с города наложенные царем наказания и тем установил мир. Все же ввиду угроз, которые присылались архиерею Александрии, губернатор вынужден был дать патриарху стражу, так что отныне некогда второй священник Кафолической Церкви священнодействовал под охраной солдат, многие из которых были арианами и язычниками[969].

Но к этому времени уже организовалась настоящая национальная оппозиция, главным образом из коптов – местного населения, не понимавших по-гречески и не признававших Халкидона[970]. Ее глава диакон Петр Монг направил апелляцию св. Маркиану, но император отклонил ее. А св. Протерий, защищая себя, низложил Монга. Повсеместно нарастал мощнейший кризис, и император уже не имел возможности преодолеть его. Старый и уставший, он бросил все свои последние силы на защиту внешних рубежей, которым угрожала серьезная опасность.

Как в Александрии копты стали повсеместно принимать монофизитство, так и в Антиохии сирийцы стали чуть ли не поголовно несторианами, так что только одни греки сохранили Православие в этой древней Церкви. Впоследствии, как результат постоянных войн с Персией, мощь и значение Антиохии, почти утратившей связь со столицей, резко угасают[971].

В отношениях с вандалами император соблюдал клятву, данную некогда Гейнзериху, и именно этому современники приписывали его нежелание воевать с ними, когда варварский король отказался вернуть из плена царственных родственников, захваченных его воинами в Риме. Но и сам Гейнзерих не демонстрировал желания приобщить к своим новым владениям те провинции Африки, которые еще оставались во власти Константинополя.

Однако с другими врагами св. Маркиан действовал твердо и решительно. «Мы поставляем себе долгом заботиться о благе жизни человеческого рода; мы посвящаем наши дни и ночи попечению о том, чтобы народы, живущие под нашим управлением, защищены были от вторжения варваров оружием наших солдат и жили в мире и безопасности». Это была одновременно доктрина нового царствования и клятва императора на верность родине. И слова царя не расходились с делом. Когда в 453 г. арабы нарушили мирный договор и вторглись в Сирию, император направил против них Ардабудария, сына Аспара, уже знакомого нам по военным действиям на Западе, и тот разбил захватчиков близ Дамаска. Арабы не на шутку испугались, и тут же с ними был заключен мирный договор, подтвердивший нерушимость римских границ[972].

В этом же победоносном году полководцы св. Маркиана (Ардабударий и Максимин) разгромили племена влемииев и нувадов, жившие на южной границе Египта. С ними был заключен договор на 100 лет, по условиям которого они обязались бесплатно выдать всех пленных римлян, вернуть ранее награбленное имущество, включая домашний скот, а также уплатить имперским войскам издержки за войну. Договор был уже подписан, но, к сожалению, Максимин умер, и ободренные варвары отбили своих заложников и опять принялись за грабительские набеги[973]. Впрочем, их действия утратили былой пыл и стали гораздо менее агрессивными.