Наступило время что-то делать и папе. Это было тем более актуально, что до него дошли сведения о том, что Анатолий Константинопольский обратился к иллирийским епископам (а эта область находилась под амофором понтифика) с предложением подписать 28-й канон Халкидона. Известия были верней некуда – их сообщил папе сам Фессалоникийский архиепископ Евксифей, а реакция Римского епископа была вполне прогнозируемой – он просто прервал общение с Константинополем. Попутно св. Лев попытался восстановить против своего недруга Восток, направив соответствующие послания Максиму Антиохийскому, Феодориту Кирскому и Протерию Александрийскому, провоцируя их против патриарха Анатолия[956].

Помимо этого, летом 453 г. ушло послание к Отцам Собора. В нем св. Лев Великий отметил, что всем сердцем принял орос Халкидона и его акты, за исключением нововведений, прямо не назвав их. «Я напомню вашей святости о наблюдении, чтобы права Церквей пребывали так, как они определены теми богодухновенными 318‑ю Отцами (то есть Никейским Собором. – А. В.). Пусть бесчестное домогательство не желает ничего чужого, и пусть никто не ищет себе прибытка через лишение другого. Ибо, сколько бы суетное возвышение ни устраивало себя на вынужденном согласии и не считало нужным укреплять свои желания именем Соборов, – все будет слабо и ничтожно, что несогласно с канонами упомянутых Отцов… Апостольский престол благоговейно пользуется их правилами, и я, при помощи Господа нашего, пребываю стражем как кафолической веры, так и отеческих преданий»[957].

Как видно, понтифик не только сослался на неверные события – якобы имевшее место принуждение епископов признать 28‑й канон Собора, но вообще «забыл» о II Вселенском Соборе с его 3‑м правилом и об императоре, назвав себя стражем Веры и Предания. Более того, в своем послании к Максиму Антиохийскому св. Лев делает вид, что та иерархия церквей, которая сложилась во времена Никеи (Рим, Александрия, Антиохия), действительна и до настоящего времени. Поэтому он обращается к Максиму с напоминанием о том, что тот главенствует на 3‑м престоле, и потому обязан остерегаться еретических заблуждений и сопротивляться своей властью всем новшествам. Правда, здесь нужно было как-то оправдать Александрию, что не составило труда для мощного интеллекта папы: «Хотя заслуги предстоятелей иногда бывают различны, – замечает он, – однако права престолов остаются; хотя завистники при случае могут производить в них некоторое замешательство, однако они не могут уменьшить достоинство их»[958].

То есть папа решил вновь заговорить об Александрийской кафедре как второй в Кафолической Церкви, протянув руку помощи ее новому предстоятелю. Однако это было совсем неверно тактически и не учитывало хотя бы то простое обстоятельство, что новый архиерей Египта, принявший Халкидон и хиротонисанный после Диоскора, мог держаться на своем престоле, только опираясь на силу и власть царя. А тот, конечно, не собирался дезавуировать свою подпись под канонами IV Вселенского Собора, включая 28‑е правило. В послании к императору св. Маркиану папа, конечно, сбавил тональность, но также совершенно обошел вопрос о 28‑м правиле, как будто его не было совершенно, утвердив все остальные правила и новое исповедание веры.

Был ли прав св. Лев Великий в своем жестком противостоянии всему Востоку и Константинополю, в частности, когда категорически отказался признать его преимущества? Конечно, нет. Не прихоть и не только личные амбиции, но сама логика церковной и имперской жизни вела к образованию патриархатов и появлению единого, всевластного, но в то же время подчиненного царю и опекаемого им центра церковной власти.

Папа сделал вид, что ему ничего не известно о II Вселенском Соборе, хотя на самом деле Запад был прекрасно осведомлен о том, что произошло в 381 г. Но если Рим знал о его канонах по поводу Константинополя, то почему 70 лет молчал, не оспаривая эти акты у следующих после св. Феодосия Великого императоров? О каких Никейских правилах могла идти речь применительно к новой столице, если они возникли в 325 г., а Константинополь в 330 г.? Ссылка на них выглядела неприкрытой насмешкой над Востоком[959].

Если понтифик не признавал второе место Константинополя в церковной иерархии, то почему же тогда, спрашивается, в Эфесе в 449 г. папские легаты были возмущены тем, что Диоскор посадил св. Флавиана на пятое место, указав ему, что тот должен сидеть на втором? Тем более непонятно, почему римские легаты на самом Халкидонском Соборе не протестовали, когда Анатолий Константинопольский занял второе место рядом с ними? Следовательно, ссылка апостолика на неканоничность 28‑го правила была совершенно необоснована.

Из иных доказательств папы следует ссылка на обман остальных епископов, но из списка «Деяний» и последующей практики совершенно ясно следует, что никакого насилия над совестью епископов произведено не было. Они действительно канонизировали ту практику, которая уже сложилась к середине V в. Не случайно Анатолий, епископ Константинопольский, писал папе, что с принятием 28‑го правила он даже потерял часть компетенции, поскольку в предыдущие 60 лет архиерей столицы хиротонисал с еще большим размахом епископов приграничных с ним территорий. И принятие этого канона, заметил он, было связано главным образом с желанием подчеркнуть честь Римского епископа. Правда, на этот пассаж понтифик остроумно заметил, что если раньше его Константинопольский брат имел больше прав, чем сейчас, то зачем сейчас он борется за это правило? Пусть оно исчезнет, и все проблемы сами собой разрешатся.

Ну и последний аргумент – апостольское происхождение ведущих кафедр Вселенской Церкви и отсутствие оного у Константинополя. Но и здесь Рим лукавил. В мире было множество кафедр, имевших апостольское происхождение, но это не мешало подчинить их другим митрополиям и патриархиям, совершенно умолчав о каких-то преимуществах чести. Конечно, как отмечалось выше, апостольское происхождение имело серьезное значение для признания авторитета той или иной кафедры. И даже не в силу особой ее сакральности, а просто потому, что именно здесь жили ученики святых апостолов, хранители истинной веры, здесь же издревле сохранялись обряды и обычаи, усвоенные непосредственно от учеников Христа. Не случайно по истечении некоторого времени Константинополь начнет бороться за признание апостольского происхождения и своей кафедры, понимая, что древность обычаев и их происхождение из незапятнанного источника служат первым подтверждением истинности веры и непогрешимости их архиерея. Родилась легенда о том, что Константинопольская кафедра была основана апостолом Андреем. Но это было гораздо позже.