Дает ли это нам какие-то уроки жизни? В настоящем и ближайшем будущем – эта теория говорит о том, что для лучшего понимания будущего надо учить физику и математику. Она стремится дать нам представление о том, какие перемены нас ждут, и прежде всего о том, как может измениться само знание – ведь вычисления не нуждаются ни в боге, ни в богах – а также предлагает идеальный конечный пункт исторического развития, который субъективно будет длиться вечно (форма математического бессмертия), с перспективой своего рода воскресения, в теории, всех, кто когда-либо жил.

От такой перспективы захватывает дух; и нет нужды уточнять, что и Дойча, и Типлера сурово критиковали (не только Мидгли) за «безосновательные спекуляции» о событиях столь далекого будущего, какое для большинства людей лишено всякого смысла. Однако они настаивают, что их теории основаны на реальном знании физики и информатики сегодняшнего дня. Эволюция показывает нам, что жизнь на Земле существует приблизительно 3,5 миллиарда лет – и этого времени нам хватило, чтобы прийти к выводу, например, о грядущей гибели Солнца. Нам нужно учиться думать в таких временны́х рамках.

* * *

Теория эволюции возвращает нас на землю, хотя ее картина земли столь же непоследовательна и спорна, что и теория точки омега. Однако чем больше мы узнаем (и это одно из важнейших, наряду с современной физикой, интеллектуальных свершений ХХ столетия), тем большее влияние оказывает теория эволюции на наше мировоззрение и этические взгляды, долгие столетия считавшиеся исключительно прерогативой религий. О нашей постдарвинистской, постницшеанской, постхристианской морали мы и поговорим в следующей главе.

С теорией эволюции, однако, остается одна нерешенная загадка: если большинство ученых встречают ее с энтузиазмом, уверенные, что она двигает вперед наше понимание мира в столь многих областях, – почему же многие другие остаются вовсе в этом не убеждены? Даже Ричард Докинз, один из виднейших защитников эволюции, признает в «Слепом часовщике», что дарвинизм, «по-видимому, более нуждается в защите, чем многие другие твердо установленные истины в самых разных областях науки… Многие из нас не понимают ни квантовую теорию, ни Эйнштейнову теорию относительности, однако это само по себе не побуждает нас им противостоять». Есть две причины, по которым теория эволюции подвергается нападкам и нуждается в защите; и обе они относятся к самой сути нашей книги. Мы обсудим их в Заключении.

В 1948 году Т. С. Элиот опубликовал небольшую по объему, но огромную по содержанию книгу под названием «К определению понятия культуры». Причиной появления этой книги, по его собственным словам, стало то, что уже в течение шести-семи лет он ощущал возрастающее напряжение вокруг слова (и самого понятия) «культура».

Беспокойство его вызывало то, что доселе ни одна культура не рождалась и не развивалась «иначе, как вместе с религией» – ведь это «разные стороны одного и того же»; он был убежден, что в отрыве от религиозного сознания сознание художника оказывается обеднено и искалечено. «Мы можем с определенной уверенностью сказать, что наша эпоха – эпоха упадка; что культурные стандарты сейчас ниже, чем пятьдесят лет назад; и что свидетельства этого упадка заметны во всех областях человеческой деятельности». В этой связи он упоминает христианскую культуру Европы, по его мнению, «величайшую из всех, когда-либо существовавших». Религия, пока она жива, пишет Элиот, образует «рамку» культуры, оберегает человеческие массы от скуки и отчаяния, придает смысл жизни.[830]

Как видно из этой книги, Элиот обладал элитистским взглядом на прогресс. Задача высших членов общества, высших семей (выражаясь его словами) – сохранять культуру, задача творцов культуры – ее менять. В высокой культуре, говорит он, больше «самосознания», чем в низкой: это ее основная характеристика. По его мнению, в первобытном обществе между религией и культурой вообще не было различия; однако в современности возникло движение к «агрессивному неверию», создавшее культуру, оторванную от религии, – и тенденция эта «вполне совпадает» с постепенным снижением уровня культуры. Без общей веры поиск единства – в обществе, в государстве, в народе – остается лишь иллюзией; однако Великобритания «не сознает» важности веры для своего существования. В нашей современной культуре, говорит Элиот, все меньше книг, все больше разговоров; в жизни все больше «управляемого»; личные страсти вытесняют из жизни огромные безличные силы, движущие массами, – необходимое условие для развития мысли.[831]

Одним из результатов этого современного тренда, продолжает Элиот, стало убеждение, что превосходство всегда означает превосходство интеллекта и что образование призвано «взрастить интеллект в каждом ученике». По его мнению, это ведет к самому догматичному из современных верований – к вере в абсолютную значимость равенства возможностей, которое может существовать лишь при «полной потере значения семьи». Из жизни исключаются жертвы родителей ради детей, родительские амбиции, предвидения, родительский контроль и ответственность. Образование в современном смысле слова, говорит Элиот, предполагает атомизированное общество, пришедшее к мысли, что существует всего одна «мера» образования, более или менее доступная каждому.[832] Элиот полагал, что в результате общество становится одномерным, что, стремясь дать образование всем, мы неминуемо идем к снижению стандартов, от которого со временем начнут страдать все.

Это мнение идет вразрез с общепринятыми воззрениями современников Элиота по всему миру, но более всего в Западной Европе и Северной Америке. Во время выхода книги Элиота западная культура – по его мнению, культура высочайшая, наиболее развитая – вошла в самый секулярный период своего существования; а широчайшая распространенность кино и радио, граммофонных записей, а затем и телевидения привела к невиданному ранее расцвету популярной культуры.

Элиот полагал, что такая культура неизбежно должна рухнуть; и многие современники поэта, пережившие его (он умер в 1965 году), несомненно, с ним согласились бы. Однако, как я пытаюсь показать в этой книге, и в век мировых войн, холокоста, Гулага, Хиросимы и Нагасаки, Мао и Культурной революции продолжались попытки найти смысл жизни и ее правила. В предыдущих главах я рассказывал, как художники, поэты, психологи, биологи и другие ученые строили для себя пост-религиозный секулярный мир, которого так страшился Элиот. Однако осталась неисследованной одна область: интеллектуальная деятельность не столь сосредоточенная, как наука, не столь приверженная визуальным образам, играющим столь важную роль в современной жизни, как искусство. В пестром и разнообразном мире поп-культуры позднего капитализма ее порой даже различить нелегко. Это область современной моральной философии – этики, которая не нуждается в религии.