Основная проблема теории эволюции и науки в целом, по ее ощущению, та, что они отделяют нас от нашей картины мира: с «фактом» эволюции, «фактом» генов, «фактом» естественного отбора мы ничего не можем поделать. «Безличное отношение [которое этот подход, по-видимому, нам диктует] – не то же, что полная отстраненность; она попросту невозможна. Это ответственная объективность: куда более сложная задача, требующая от нас лучше сознавать свою картину мира и делать все возможное для исправления ее очевидных ошибок». Но в сущности, полагает она, социал-дарвинизм или спенсеризм «стал неофициальной религией Запада… Людям нужна религия и для этого мира. И они находят ее в поклонении личному успеху… Мистическое почтение к таким божествам, как прогресс, природа и жизненная сила, призывается в объяснение и в оправдание безжалостной конкуренции».[823]

К атаке на науку Мидгли возвращается в книге «Наука как спасение» (1992). Здесь она аргументирует, что наша потребность в спасении универсальна, «насущна и неотложна», что «вера» – это своего рода карта, позволяющая упорядочить безбрежный хаос знаний; что для веры (как, например, для марксизма или даосизма) вовсе не обязателен бог, однако «почтительный взгляд на то, что нас окружает» – элемент любого серьезного предприятия, «неизбежная часть любого серьезного поиска знаний». Простого поглощения фактов, своего рода интеллектуального хищничества, для эффективного мышления недостаточно. Особенно яростно нападает она на Жака Моно. По ее словам, он хочет, чтобы мы избавились от веры во все, что больше нас, и приглашает нас смотреть на вселенную, как на что-то низменное, то, что надо подчинить себе. Однако культ фактов, по ее мнению, – та же вера, а большие концептуальные научные схемы, вроде теории Большого Взрыва – не столько наука, сколько метафизика.

Затем Мидгли возвращается к тому, что мир упорядочен и доступен пониманию, – и спрашивает: что же из этого следует? Может ли существовать кто-то, кто знает этот мир лучше нас? «Не лучше ли видеть во вселенной “Ты”, а не “Оно”?» Она отмечает, что идея упорядоченного мира может быть важной частью нашего спасения: она поддерживает нас и помогает справляться с растерянностью. Мы доверяем материальному миру, предполагая, что в основе своей он упорядочен, – и это делает возможным любое знание.[824]

Более того, говорит она: ученые возвели бессмысленность вселенной в ранг своего рода нового догмата. Этот догмат вытекает из их исследований и находит свое предельное воплощение в концепции тепловой смерти, которая ставит в центр нашего мировоззрения бессмысленность как возникновения мира, так и его уничтожения. Докинз, Уилсон и прочие, заключает она, демонстрируют «примечательную веру в это недоказуемое, но проповедуемое наукой будущее».[825]

Так же не приемлет Мидгли и вмешательство в религиозные вопросы физиков; их вклад она считает бесполезным и даже вредным. Быть может, это верно относительно книги Фритьофа Капры «Дао физики» (1976), в которой он заявляет, что обнаружил параллели между теорией относительности и квантовой физикой, с одной стороны, и восточным мистицизмом, с другой. Многие специалисты по физике частиц считают эти параллели как минимум сомнительными. Квантовая теория, говорит Капра, «заставляет нас видеть во вселенной не собрание материальных объектов, но скорее сложную сеть отношений между различными частями единого целого. Именно так… видят мир восточные мистики». Симметрия кварков, их способность к вращению, наличие у них «верха» и «низа», добавляет он, напоминает нам многие восточные симметричные диаграммы («мандалы»), из которых, пожалуй, наиболее известен мотив инь-ян. Критики достаточно резко указывают, что существование «параллелей», как их называет Капра, само по себе не говорит еще ни о чем: в любых областях жизни можно найти уйму таких «параллелей», которые вовсе не свидетельствуют о серьезном сходстве обсуждаемых явлений.

Теодор Рожак опубликовал в 1993 году список не менее чем из 188 заглавий книг, выпущенных в предыдущие пятнадцать лет и посвященных теме бога и современной космологии. Основная цель этого списка – показать, что наше время, когда мы все больше и больше узнаем о небесах и о том, как устроена вселенная (как микромир элементарных частиц, так и макромир звезд и галактик), – самый естественный период для попыток синтеза.

Еще две идеи, несмотря на общий скептицизм Мигдли, заслуживают внимания, по крайней мере в силу своей творческой изобретательности. В книге «Разум Бога: наука и поиск смысла» (1992) Пол Дэвис, профессор естественной философии в Университете Аделаиды, продвигает мысль, что теперь, когда современная физика объяснила нам, как возникла вселенная (речь не столько о Большом Взрыве, сколько о постепенном развитии вселенной в пространстве и времени, как всецело естественном процессе), необходимость в гипотезе бога как творца вселенной отпала. Основная тема Дэвиса – взаимоотношения между законами физики и математики. Для него это главная тайна – и главное наслаждение – жизни: то, что существующие естественнонаучные законы можно закодировать в математических формулах. Эти математические законы «вечны», «всемогущи», «трансцедентны» – эпитеты, обычно применяемые к богу. Дэвис убежден, что для такого согласия между физикой и математикой должна быть какая-то «глубокая причина»; и более того, «очень трудно понять, какую ценность для выживания имеет абстрактная математика. То же можно сказать и о музыкальных способностях».

Дарвиновская теория эволюции, говорит Дэвис, научила нас воспринимать мир напрямую, и в этом есть очевидные эволюционные преимущества. Однако между этим чувственным знанием и тем, что он называет интеллектуальным знанием, прямой связи нет.[826]

Суть дела для него в том, что мир рационален и умопостижим – физика строится на понятной нам логике: «Бытие… может быть сжато в простую и убедительную форму». Эта таинственная пока что «связь» между упорядоченностью и понятностью ведет его к мысли, что «у нас нет иного выбора, кроме поисков объяснения где-то вовне, за пределами физического мира – в чем-то метафизическом – поскольку… понятная вселенная не может нести объяснение себя в себе самой». В то же время новая математическая наука – теория хаоса – показывает нам, что существует несколько простых правил, применимых и к хаосу, и к «самоорганизации», – возможно, удачной модели того, как возникла и развивается вселенная, поскольку очевидно, что вселенная, не обладая способностью к воспроизведению, не может «эволюционировать» в строгом дарвиновском смысле.

Далее Дэвис обращается к форме философии процесса, не так уж далеко отстоящей от философии процесса Альфреда Норта Уайтхеда (см. главу 15), в которой «проще постулировать существование бесконечного разума, чем принять существование нашей умопостигаемой вселенной просто как грубый факт». Так что, заключает Дэвис, «вера в бога – это по большей части вопрос вкуса». Однако это «постулируемое существо, стоящее за рациональностью мира», имеет мало отношения к личностному богу знакомых нам религий, «к богу Библии или Корана».