Решение этой специфической проблемы возникло благодаря чистой случайности. В Париже Сент-Экс имел обыкновение обращаться к друзьям в любое время суток. И в Нью-Йорке он без всяких сомнений звонил Бернару Ламоту в час, два или три ночи.

– Привет, Бернар, это я, Сент-Экс. Чем ты занят? (Хотя в столь поздний час вероятнее всего лежать в кровати и спать.)

– Я сплю, – отвечал Ламот. – По крайней мере теоретически.

– Ах, я тебе мешаю спать?

– Ладно, я уже проснулся.

– О!..

Наступала пауза. Затем слышалась почти детская мольба в голосе:

– Можно я прочитаю тебе пару страниц? Мне хотелось бы услышать твое мнение о них.

Он читал написанное, и Ламот, как большинство живописцев, относящийся к породе «жаворонков», живший скорее при солнце, нежели при луне или звездах, говорил: «прекрасно», или «очень хорошо», или о'кей».

Сент-Экс благодарил:

– Теперь спи.

– Теперь я уже совсем проснулся, – отзывался Ламот, чтобы подколоть приятеля. – Да, кстати, приходи завтра, сделаем обед. У меня есть филе селедки. Ты ведь любишь селедку?

– Ты еще спрашиваешь!

– И мы будем жарить бифштекс в камине.

– Я приду.

Сент-Экс вешал трубку, уже глотая слюнки. Однажды, придя на один из таких селедочных пиров, Сент-Экс обратился к Ламоту с просьбой:

– Послушай, старина, мне хотелось бы, чтобы ты пошел со мной. Мне нужен переводчик.

По поводу языка они постоянно устраивали словесные баталии, поскольку Сент-Экзюпери упрямо отказывался изучать английский. «Здесь достаточно знать одно лишь слово», – не раз объяснял он. И собеседник с удивлением узнавал, какое это слово. «Хелп!» (Помогите!). Оно, оказывается, и являлось этаким универсальным лингвистическим сезамом для всех непредвиденных обстоятельств. Лишенный предубеждения (свойственного эльзасцам по отношению к любому иному диалекту), Ламот поражался, когда Сент-Экс со скоростью пулемета обрушивал на местных жителей немецкую речь (с фрибурским акцентом), наивно полагая, будто его кто-нибудь понимает хотя бы наполовину.

– Ты потерял ориентировку, – напоминал ему Ламот. – Мы же в Америке.

– Проваливай! – обычно звучало в ответ.

– Я знаю немного, – Ламот начинал ему выговаривать, – но, по крайней мере, это все-таки кое-что.

– Итак, – предупредил Сент-Экс друга в тот раз. – Тебе придется пойти со мной. Сегодня я шел мимо магазина. Внутри стояли органы.

– Органы?

– Да. Я хочу купить орган.

– Я и не знал, что ты был музыкантом.

– Toi, fous-moi la paix…[23] Я хочу купить орган.

– Ладно, – согласился Ламот, – мы сходим и купим орган. Но сначала съешь свою селедку.

– Но он собирается купить орган, – вмешался дядя Ламота, живший тогда с ним. – Почему ты не даешь ему это сделать? Он имеет право купить орган, если хочет.

Их стало уже двое против одного. Ламоту пришлось согласиться. Проглотив сельдь, Сент-Экс заторопился в музыкальный магазин, расположенный на Пятьдесят седьмой улице. Это первоклассное заведение гордо именовалось «Эолийский орган». Продавец, вышедший им навстречу и старавшийся изо всех сил улыбками снискать их расположение, так же относился к числу первоклассных продавцов.

– Могу я чем-нибудь вам помочь?

– Конечно, – сказал Ламот. – Этот господин желает приобрести орган.

Продавец оглядел Сент-Экзюпери сверху вниз с явным недоверием. Видимо, тот не относился к типу людей, традиционно приобретающих органы.

– Да, – подтвердил Ламот, – он хочет купить вон тот орган. – И он указал на орган в глубине магазина, достаточно большой даже для маленькой церкви.

– Этот? – переспросил продавец, сомневаясь, не ослышался ли он. – Вы имеете в виду тот большой орган?

– Именно, – кивнул Ламот.

Не дожидаясь конца их беседы, Сент-Экс прошел вглубь и сел за клавиатуру. Он открыл крышку и начал выдвигать кнопки.

– Постойте, – остановил его продавец, подойдя к органу. – Это не игрушка.

Было очевидно, что Сент-Экс не имел представления, как заставить орган работать. Но он не остыл и по-прежнему желал иметь орган.

– Послушай, – сказал Ламот, – я думаю, мы заняты не делом, и нас сейчас отсюда выставят.

– Но объясни ему, я же заплачу, – настаивал Сент-Экзюпери.

– Нам лучше сначала узнать цену. – И Ламот обратился к продавцу: – Сколько стоит тот орган?

– Двенадцать тысяч долларов, – прозвучал холодный ответ.

– Двенадцать тысяч долларов, – перевел Ламот. – Как тебе это нравится?

– Ну и что из того?

– Ты хочешь сказать, у тебя есть двенадцать тысяч долларов и ты готов выбросить их на ветер?

– Я заплачу, – настаивал Сент-Экс. – Но сначала я хочу на нем сыграть.

– Что бы вы хотели послушать? – вызвался продавец, решив, что пора спасать товар. – Баха?.. Генделя?..

Баха он сыграл бесподобно, но Ламот продолжал протестовать:

– Но где же ты собираешься его поставить?

– В моей квартире.

– В какой квартире?! – вскричал Ламот. – Со всеми этими трубами?

Сент-Экс взглянул на трубы, вытянувшиеся до потолка, надо признать, довольно высокого потолка магазина. Почему-то проблема труб не пришла ему в голову раньше. Он казался таким удрученным… Внезапно его мечта разрушилась, и он напоминал расстроенного маленького мальчика.

– Да, боюсь, ты прав. У меня нет для него места.

Продавец, поняв бессмысленность продолжения разговора, закрыл крышку.

Они собирались уходить, но тут Сент-Экс остановил взгляд на фонографе. Стоило только его включить, и алмазный резец тут же начинал делать запись на пластинке.

– Сколько он может стоить? – спросил Антуан. Глаза его засияли. – Послушай, у меня есть идея. Я смогу записывать на нем мою книгу. Я имею в виду диктовку. Мою книгу «Цитадель».

Ламот повернулся к продавцу:

– Сколько это стоит?

– Семьсот долларов, – ответил продавец с откровенной антипатией. Он и так уже потратил впустую достаточно времени на этих двух шутников.

– А пластинки? – спросил Сент-Экзюпери.

– Тридцать долларов за штуку, – последовал обрывистый ответ.

– Хорошо, – сказал Сент-Экс. – Скажи ему, я беру.

– Господин заинтересовался, – перевел Ламот. – Он хотел бы оплатить покупку.

– Я сказал, сэр, се-е-мь-сот долларов!