то место живота, куда с обратной стороны ткнулась носом его морская сестра. Нет, страшно мне не было. Мне было… стыдно. Вась, наверное, я все-таки дура, но я просила прощения у Жозефины. За всех нас. За себя, за тебя, за моего мужа, за твоего… в общем, за все человечество в целом. За наше равнодушие к их судьбам, к их боли; за то, что юзаем их так, как почему-то считаем нужным и разрешенным нам, человекам; за пренебрежение к той среде, в которой мы живем все вместе; за то, что не бережем то, что подарено нам Природой, Вселенной и Богом. — Леся ненадолго замолчала, а потом продолжила, негромко, но размеренно и очень весомо: — А еще я смотрела в ее нечеловеческие глаза, и мне вдруг подумалось, что мы — люди — вообще неблагодарные существа. И сейчас я не имею в виду благодарность друг другу за что-то, что мы делаем для того или иного человека. Это элементарная вежливость и воспитание. А вот ты мне скажи, как часто лично ты говоришь спасибо своей жизни за то, что у тебя есть? Ведь есть же все, чтобы быть счастливой: ты молода, красива, здорова, тебя окружают только самые родные и близкие. Мама твоя вернулась из больницы, папа… Да, папа умер, но он любил тебя и оберегал. И давал только самое лучшее. Тебе не пришлось пережить войну или голод, насилие или собственную физическую беспомощность. Ты любишь, я чувствую это, и любима, это я знаю совершенно точно. Но ты почему-то либо не хочешь признавать этого, либо просто боишься быть счастливой. Я не знаю, почему. Это ты сама должна понять. Почему бы тебе просто не сказать самой себе — здесь и сейчас я счастлива! И как только ты в своей голове начинаешь использовать настоящее время и перестаешь употреблять отрицательные частицы, ты понимаешь, что ты действительно счастлива. Прямо сейчас. А чем дольше ты удерживаешь это состояние в голове, тем ярче оно проявляется во внешнем мире. Не помню, кто сказал, кто-то из великих: «Что справа, то и слева, что вверху, то и внизу, что внутри, то и снаружи». Ва-а-ась, да просто позволь себе испить отмерянное тебе Богом и Вселенной счастье. Начинай вот сию секунду, как Жозефина — видит рыбу — ест, не видит — все равно получает удовольствие от того, что она в морской воде и может плавать. А ты, как мне кажется, либо постоянно мусолишь прошлое, либо беспокоишься о будущем. Что, если? А ведь когда-то… Было и было. Пора либо простить и принять, либо сделать выводы и отрезать. Будет? А что будет? Только Господь знает. Ты забываешь о самом важном — время летит так незаметно, что в какую-то минуту может оказаться просто поздно. Ты просто бери — и делай шаг вперед. И обязательно верь в то, что ты все делаешь правильно. И с правильным человеком.

Не могу передать, какое действие на меня производили слова Леси. Сказанные, вроде, негромко, без всякого надрыва и пафоса, они при этом будто оглушали меня. Были одновременно и словно острые камни, попадающие раз за разом в самые что ни на есть больные места, и в то самое время как чудодейственный бальзам, мгновенно залечивающий не только эти самые раны, но и все остальные, даже те, что, казалось, давно зарубцевались, но так и не исчезли без следа.

В какую-то секунду мне хотелось вскочить, прокричать: «Нет! Так неправильно, потому что… потому что нет!». Мои эмоции были будто подхвачены ураганным ветром, свернуты в тугую воронку смерча, перемешаны, лишившись четких очертаний. Где гордость, где злость, где тоска, страхи, похоть, эгоизм, обида, ничего не понять и больше не разграничить, не расставить четкую полярность. Что плохо, что хорошо, правильно-неправильно, плюс-минус… Все это, раздувшись до предела, почти разорвало меня изнутри, а потом схлопнулось, оставляя только тишину. А в этой тишине ту самую любовь, о которой Леся говорила. Ту самую, что единственно и является жизнью, а не все метания, сомнения, страдания, которые этой самой жизнью лишь притворяются. Леся права. Я словно глупая близорукая птица то все роюсь в прошлом, ожидая там откопать избавление от боли, то щурюсь подслеповато вдаль, мечтая там разглядеть очертания счастья. И при этом в упор не вижу того, что прямо передо мной. Или вижу, но отвергаю, выдумываю причины, почему это не может быть просто. А мое избавление и счастье здесь, рядом. Улыбки и здоровье близких. Друзья, что не улыбаются фальшиво, когда у тебя все хорошо, а ободрят и помогут не просто словом, когда все хуже некуда, а надо — и пенделя с подзатыльником отвесят, для прояснения мозгов. Работа, что в радость. Родной дом, в котором всегда ждут и всегда обогреют. А еще мужчина… нахальный, требовательный, неистовый, заботливый, останавливающий мое сердце или разгоняющий его до скорости света одним касанием губ… Тот самый, что предложил мне шагнуть с обрыва, а я струсила, не захотела даже увидеть, что он тоже со мной готов сигануть с этой кручи, а там будь что будет. Хоть об камни, хоть об звезды, ему же все равно было, лишь бы вместе, а я… Испугалась, чрезмерно оберегая свою душу, оборачивая ее в сто слоев сомнений, думая, что спасаю, а на самом деле лишая возможности дышать.

— Ле-е-есь, а мы скоро? — Потому как мне надо вот прямо сейчас-сейчас!

Всю оставшуюся дорогу я сидела как на иголках. Внутри все будто наполнилось гелием, и он так и норовил поднять меня в воздух, бросая вызов гравитации. Настена дремала, с Лесей и Надюшкой я прощалась рассеяно и, наверное, выглядела немного пришибленной.

— Может, тебя куда подвести, Русалыч? — ткнувшись лбом о мой лоб, Леся пристально посмотрела на меня.

— А? Нет, не надо… мне пройтись лучше будет.

Я неслась по улицам, набирая номер Арсения и гадая, куда сейчас лучше податься, чтобы его застать — в офис или домой. Офис отсюда был ближе. Гудки шли, включался автоответчик. Никто не перезванивал. А может… может, я опоздала? У всего есть лимит, и я поздно опомнилась, и тогда что? Не-е-ет! Быть такого не может! Я требую у Вселенной для себя еще один шанс! Это мой мужчина, и я его забираю себе! Вот такого, как есть! Сорвавшись на бег, я вскоре практически влетела в двери офиса, чтобы врезаться в широкую грудь мужчины, ставшего на моем пути.

— Чем обязаны столь… — Роман замялся, глядя на меня совсем не приветливо. —