Максим пока отмалчивался, когда Волк заводил с ним речь о будущей карьере юриста. Марта видела упорство в голубых глазах подростка:

– Юристом, он, может быть, и станет, но в Линкольнс-Инн не задержится. Он не из того теста вылеплен, как и сам Волк… – тошнотворный аромат раздавленных яблок ударил Марте в нос, смешиваясь с запашком пота:

– Никакой сандал не перебьет его истинный запах, – поняла Марта, – от него смердит страхом и смертью… – она закашлялась, пытаясь вырваться из рук Эйхмана. Рядом заскрипели тормоза, завоняло бензином. Краем глаза Марта увидела какую-то тень Эйхман, внезапно разжал руки. Марта перекатилась на обочину, мотая растрепанной головой. Из волос полетел песок и какая-то труха. К голове Эйхмана приставили пистолет. Щелкнул курок, эсэсовец дернулся. Тихий голос велел:

– Берите его, ребята… – нацист было попытался подняться, но двое крепких, загорелых парней заломили ему руки за спину:

– Это Моссад… – Марта часто дышала, справляясь с тошнотой, – значит, Коротышка все-таки не поверил Иосифу… – багажник машины открылся, связанного Эйхмана толкнули внутрь. Марта приняла протянутую руку. Поднявшись, отряхивая испачканное платье, она услышала скрипучий голос:

– Как говорится, у страха глаза велики. Я был уверен, что дело в мелочах, и не ошибся… – Харель подал ей измятый кардиган, – а вы большая молодец, Каракаль… – он взглянул на часы:

– Все дело и пяти минут не занято… – Коротышка помолчал:

– Спасибо вам. Израиль перед вами в долгу… – он махнул водителю, опель заурчал:

– Мы выпьем кофе на безопасной квартире, Каракаль… – Харель предупредительно открыл перед ней дверь машины.

Под высоким потолком кафе «Гиппопотам» медленно вертелся вентилятор. Майский день выдался даже жарким, но стоило солнцу скрыться за облаком, как с океана задувал пронзительный ветер. Заказав кофе со сладостями, Марта огляделась:

– Единственное кафе в Буэнос-Айресе, куда я не ходила с нацистами, – кисло сказала женщина, – его ремонтировали, когда я здесь жила… – доктор Судаков устало улыбнулся. Они оставили близнецов на безопасной квартире:

– Пусть посидят, поговорят, – Марта закурила, – с точки зрения понятных тебе соображений… – она повела рукой, – лучше им не показываться вместе на публике… – Авраам знал, о чем говорит кузина. В кафе было пустынно, однако профессор все равно понизил голос:

– Думаешь, отец Мендес еще вернется в Южную Америку… – вместо ответа Марта быстро начертила в блокноте схему. Подвинув записную книжку Аврааму, она выпустила серебристый дымок крепкой папиросы:

– Здесь не все, разумеется. Только те, о которых мы знаем, что они в Южной Америке. Пусть и окольно знаем, обиняками…

Авраам прочел три имени. Четвертое, сверху, Марта подчеркнула резкой линией. Кузина подперла острый подбородок кулачком:

– Это наша цель, – коротко сказала она, – я уверена, что ты видел фон Рабе, что похищал и допрашивал Мишеля именно он. Теперь мы знаем, как он выглядит… – Марта вскинула бровь, – хотя это как с Менгеле. Фон Рабе может сделать еще несколько пластических операций… – плану Коротышки было не суждено сбыться. Менгеле или похожий на него человек исчез из Буэнос-Айреса:

– Менгеле, Барбье, Рауфф… – Авраам вскинул на кузину серые глаза:

– Барбье пропал в джунглях, с фон Рабе, а насчет Рауффа надо посылать запрос на экстрадицию… – она кивнула:

– Даже если откажут Израилю… – Авраам шумно вздохнул, – остается Западная Германия… – Марта чиркнула что-то в блокноте, – я свяжусь с Бонном и посмотрю, что можно сделать. Хотя, откровенно говоря, половина нынешних боннских чиновников двадцать лет назад носила значки НСДАП, а вторая половина разгуливала в форме гитлерюгенда… – Авраам внезапно сказал:

– Словно в Торе. Должно умереть поколение, скитавшееся в пустыне, помнящее рабство. Их дети будут достойны войти в землю Израиля, но наши дети… – он помотал головой. Марта положила маленькую ладонь на его загрубевшую руку:

– Наши дети тоже будут скитаться, Авраам. Может быть, их потомство и внуки Рауффа примирятся… – большой кулак опустился на стол:

– У Рауффа не появится внуков, – гневно сказал Авраам, – я не верю в Бога, но Господь такого не допустит, Марта… – она подумала о темноволосой девочке, описанной Шмуэлем:

– Клара. Все это может ничего не значить. Адель не бросила бы малышку в руках нациста… – вслух она сказала:

– Говоря о детях, будь особенно внимателен насчет визитеров в кибуц… – профессор буркнул:

– Фриде пятнадцать лет. Она одна ездит в Тель-Авив, навещает подружек. Я не могу запереть ее в Кирьят-Анавим, она меня не поймет. Придется рассказать ей правду… – Авраам не мог решиться на такое:

– Девочка выросла в стране, она плоть от плоти Израиля. Нельзя ей слышать, что она дочь нацистского преступника, приговоренного к смертной казни, палача евреев. И о настоящей матери она тоже не должна знать. Циона шпионила на СССР, из-за нее погиб Самуил… – взглянув на хмурое лицо кузена, Марта невесело подумала:

– Лубянка не оставит Генрика в покое. У них, наверняка, есть показания Самуила, его руки, есть подписанное им согласие на работу. Они подослали к нему Филби, они ждут, чтобы завербовать Генрика на чем-то. У него, как и у всех нас, есть слабые места…

Она налила себе вторую чашку кофе. Завтра из Буэнос-Айреса в Париж уходил лайнер «Эр Франс»:

– У Мишеля будут государственные похороны… – Марта успела поговорить с коллегами из французской столицы, – Авраам позвонит Эмилю и Волку, они успеют приехать. Он поговорит с Лаурой, а скоро появлюсь и я… – завтра в Буэнос-Айресе совершал посадку самолет «Эль-Аль». Официально машина привозила израильскую делегацию для участия в торжествах по случаю дня независимости Аргентины. Неофициально, в обратный путь лайнер вез миссию Моссада и самого Эйхмана. Марта внезапно спросила:

– Не хочешь с ним поговорить? С Эйхманом, я имею в виду. Он пока молчит, но Коротышка уверен, что в Израиле его сломают…

В окне кафе виднелось голубое небо. Сливочные облака, рассыпались над черепичными крышами Сан-Тельмо, зацепились за башни церкви Богоматери Белемской. Авраам послушал щебет воробьев. Птицы толкались по краю луж, оставшихся после ночного дождя:

– В Европе в разгаре весна. Здесь тоже, но у них это осень. Все равно, погода сегодня совсем весенняя… – он залпом допил свой кофе: «Нет, Марта, не хочу».

На фаянсовой тарелке разложили круг хумуса, посыпанного зеленым заатаром. Сверху закуску посыпали орешками, в центре желтело озерцо оливкового масла. В еврейских лавках Буэнос-Айреса продавали бейглы и даже паштет из баклажанов, но хумуса здесь было не достать:

– Шоко мы не привезли, – извинился пилот лайнера, приятный парень лет тридцати, – но подумали, что от хумуса и наших сигарет вы не откажетесь… – получив пачки «Ноблесс», Иосиф с облегчением отдал младшему брату жестяную коробочку с рассыпным табаком:

– Пробавляйся самокрутками, будущий папа… – Шмуэль покраснел, – я покурю хорошие сигареты… – Шмуэль курил редко, поэтому, из экономии, покупал табак. Отец Мендес не мог внезапно поменять привычки. Иосиф терпеть не мог самокрутки, но ему пришлось расхаживать с коробкой табака, в кармане сутаны:

– Мне еще предстоит вернуться в обличье священника, – вспомнил юноша, – Коротышка намекнул, что это не последняя операция в Южной Америке… – на совещании после поимки Эйхмана, начальник наставительно заметил:

– Не надо искать черную кошку в темной комнате, если ее там нет… – по комнате пронесся смешок, – мы не располагаем фактами, свидетельствующими о спасении Максимилиана фон Рабе… – Иосиф встрял:

– Но что делать с показаниями доктора Судакова, – поинтересовался капитан Кардозо, – он считает, что… – Харель вытянул вперед аккуратную руку. Глава Моссада носил потрепанную рубашку со старым пятном от чернил на манжете:

– Первое… – он загибал тонкие пальцы, – профессор Судаков на войне никогда не сталкивался с фон Рабе. Сталкивалась его покойная жена, но это все-таки не одно и то же… – он вздернул бровь:

– Второе. Синий алмаз, приведший нас в Аргентину, мог после войны оказаться у кого угодно из нацистских преступников. Фон Рабе мог его продать, потерять, спрятать в, как он думал, надежном месте. Третье… – Коротышка со значением взглянул на Иосифа, – пора отучаться делать поспешные