их прогнали до Балханских гор, и войско следует за ними по пятам. Ясно, каково расстояние до Дихистана и Гургана. Как только явится желание, в Нишабур можно вернуться в две недели». — «Так точно, — сказал Бу Наср, — воля государя султана. Слугам остается исполнять то, что им говорят, особливо ходже». — «Да», — закончил эмир.

Эмир, да будет им доволен Аллах, из Нишабура выступил по исфераинской дороге, чтобы идти на Гурган, в воскресенье, двенадцатого числа месяца раби ал-эввель[1021]. В пути была сильнейшая стужа и ветер, особенно до начала долины Динарсари. Этот поход происходил в месяце исфандор-музе[1022], и на мне, Бу-л-Фазле, в начале этой долины были надеты...[1023] из цапель, /449 / каба на красной лисице, дождевой плащ и другие подходящие на сей случай вещи и [все-таки] мне верхом на лошади было так, точно я на себя ничего не надел. Когда же мы добрались до долины Динарсари и втянулись в нее, — а длина всей долины была два фарсанга, — все эти одежды сделались мне в тягость. Я выехал из долины, и повсюду в степи оказалось рассыпанным безмерное множество нарциссов, фиалок, разнообразных пахучих трав, зелени и деревьев. Можно сказать, нет края цветущей, чем Гурган и Табаристан. Однако он преисполнен заразы, так что Бу-л-Фазл Беди[1024] сказал; «*Джурджан, а знаешь ли ты, что такое Джурджан? Поел инжиру и тут же смерть! А столяр, как только завидит хорасанца, так сразу и сколотит ему гроб по росту*».

Эмир, да будет им доволен Аллах, прибыл в Гурган в воскресенье, двадцать шестого дня месяца раби ал-эввель[1025], проехал мимо гробницы Кабуса[1026], находившейся у дороги, и расположился в той стороне города, которую называют Мухаммедабад, на берегу большой реки. Когда он ехал с этой стороны города, чтобы расположиться на другой, один сын вольноотпущенника стянул овцу. Жалобщик явился к эмиру и стал плакаться. Эмир придержал коня и обратился к накибам: «Хочу, что-бы вы сейчас же представили этого сына вольноотпущенника!» Те помчались. По воле судьбы и потому что приспел его смертный час, они сына вольноотпущенника привели — он оказался состоящим на жаловании — вместе с овцой, которую он утащил. «Жалованье получаешь?» — спросил его эмир. «Получаю столько-то и столько-то». — «Зачем ты отнял овцу у людей области, которая является нашим владением? Коли ты нуждался в мясе, почему не купил за деньги? Ведь ты получаешь жалованье и нужды не терпишь». — «Я виноват, согрешил», — ответил тот. «Все равно потерпишь наказание преступников!» Он велел повесить его на гурганских воротах, а коня его и сбрую отдать хозяину овцы. Объявили через глашатаев: «Всякому, кто учинит насилие над раиятами этой области, наказание будет такое же!» По этой причине был наведен большой страх. Пастырь может уберечь паству таким и подобными ему [способами], а когда государь не обращает внимания и не творит суда-расправы тут же на месте, все дела рушатся и гибнут. *А Аллах знает лучше!*.

/450/ РАССКАЗ О СУДЕ-РАСПРАВЕ СПРАВЕДЛИВОГО ЭМИРА СЕБУК-ТЕГИНА, ДА СМИЛУЕТСЯ НАД НИМ АЛЛАХ!

От ходжи Бу Насра я слышал, да помилует его Аллах, он говорил: «Однажды хорезмшах Алтунташ рассказывал. Шла речь о жизни царей, об их обычаях, о суде-расправе, которую они творят вовремя, а ежели не творят, то как ничего не получается [хорошего]. Он рассказал: «Я никогда не видывал человека подобного справедливому эмиру Себук-тегину по [части] суда-расправы, прощения, хозяйской власти и знания всех законов царствования» — и поведал: «В пору, когда эмир Себук-тегин пошел на Буст, хитростью и коварством свалил байтузовцев, и то владение очистилось для него, он однажды в Бустской степи, в знойные часы дня, находился в сераперде, в хергахе. Я и девять моих товарищей были гулямы, которые ночь и день ни на час не отлучались с его глаз и по очереди по двое стояли [на часах].

К сераперде подошел какой-то жалобщик и поднял плач. Была моя очередь, и я стоял снаружи хергаха со своим товарищем, со щитом, мечом, луком и бердышом. Эмир кликнул меня, я подошел. Он сказал: «Приведи жалобщика, который вопит». Я привел. Эмир спросил его: «Чего ты плачешься?» Тот ответил: «Я бедный человек и у меня есть немного финиковых пальм. Около моих пальм держат слона, погонщик слона все мои финики обирает задаром. Аллах! Аллах! Помоги мне государь!» Эмир, да будет им доволен Аллах, тотчас же сел верхом, и мы двое гулямов поехали с ним, а жалобщик [шел] впереди. По удивительной случайности, мы, подъехав к финиковым пальмам, застали [там] погонщика слона. Привязав под пальмой слона, он обирал финики, не замечая, что эмир остановился неподалеку. По душу погонщика явился ангел смерти. Эмир сказал мне по-турецки: «Отцепи тетиву лука, ступай к слону, оттуда к дереву и повесь погонщика на тетиве». Я пошел, а человечишка весь отдался хищению фиников. Услышав мое приближение, он бросил взгляд на [меня], но не успел пошевельнуться, как я подоспел и, схватив его, начал набрасывать ему на шею тетиву и, душить. [Борясь] за жизнь, он вцепился в меня и чуть было не повалил. Эмир увидел, подскакал и гаркнул на негодяя. Когда тот услышал голос эмира, он потерял рассудок и смяк. Я прикончил /451/ его. Эмир велел принести веревку, и погонщика слона крепко привязали к пальме. Жалобщику эмир дал еще тысячу диремов и купил у него финиковую пальму. Страх был наведен превеликий, так что во всю пору его эмирства я не видел и не слышал, чтобы кто-нибудь осмелился где-либо взять силой хоть яблоко. В Буст мы ездили несколько раз, а погонщик слона все висел на дереве. Наконец, веревку перерезали, и человек оттуда свалился на землю. Это — такого рода расправа, с помощью, коей можно держать в руках целый мир».

* * *

Бакалиджар и все гурганцы побросали дома и богатое добро, вооружились и ушли в Сари, захватив с собой Ануширвана, сына Мину-чихра, и вельмож-предводителей, как-то: Шахрагима, Мердавиза и других могущественных мужей, в которых Бакалиджар отчаялся. На другой день приехали эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, и все арабские предводители со всеми хейлями. Говорили, [их] было четыре тысячи всадников. Они явились ко двору, и эмир обошелся с ними ласково и пожаловал предводителям халаты. Эти арабы были всей силой гурганцев; они остались при дворе и теперь еще остатки их находятся здесь. Говорили, будто Бакилиджар счел это за благо для себя, ибо они