принял ученого книжника из Каменец-Подольска диакона Исайю Копинского, беседовал с ним на духовные темы. Исайя записал, что встреча происходила «перед царским синклитом», и Иван Грозный с ним «из уст в уста говорил крепце и сильне» [786]. То есть чувствовал себя удовлетворительно, а боли, как уже привык, скрывал. Лишь 10 марта навстречу польскому послу Сапеге было послано предписание задержать его в Можайске, так как «Государь учинился болен» [787].

Существует два развернутых описания смерти царя — и оба лживые. Одно приведено в сочинении пастора Одерборна «Жизнь Великого князя Московского Ивана Васильевича» (даже тенденциозные авторы предостерегают от использования его информации) [788]. Другое описание — Горсея. О нем мы уже упоминали. Он пытался написать сенсационный бестселлер для английских читателей и рисовал фантасмагории «царства ужасов», а себя изображал чуть ли не советником Грозного, выполнявшим его тайные поручения. На самом деле Горсей приблизился к московским правящим кругам позже, при Годунове. А в данное время он был всего лишь приказчиком-практикантом и «воспоминания» этих лет напропалую выдумывал.

Например, сюжет о том, будто Бельский по приказу государя собрал волхвов из Лапландии, чтобы они предсказали день смерти, Горсей, не стесняясь, позаимствовал из «Жизни двенадцати цезарей» Светония. В нашем распоряжении есть документы, которые с лапландскими шаманами совсем не согласуются. Последнее личное письмо царь послал вовсе не к шаманам, а в Кирилло-Белозерский монастырь: «Ног ваших касаяся, князь Великий Иван Васильевич челом бьет, и моляся припадаю преподобью вашему, чтоб есте пожаловали о моем окаянстве соборне и по кельям молили Господа Бога», чтобы Он «ваших ради святых молитв моему окаянству отпущение грехов даровал и от настоящия смертныя болезни свободил» [789].

Одерборн, никогда не бывавший в России, описывал, что болезнь была тяжелой и долгой, царь якобы впадал в беспамятство, подолгу лежал как мертвый, все тело распухло, стало гнить заживо, покрылось червями. Это черная фантастика. Конечно же, за государем ухаживали, в таком запущенном состоянии он находиться не мог. Да и болезнь была не долгой, 9 дней. Точно столько же, как у его отравленного сына. Лишь один из симптомов, названных Одерборном, подтверждается. Тело Ивана Васильевича очень отекло. При вскрытии захоронения в 1963 г. М.М. Герасимов писал, что «стены саркофага чрезвычайно тонки. Вероятно, саркофаг дополнительно растесывали при самом захоронении… Видимо, покойник был очень тучен, отечен и не входил в каменный гроб» [790].

Такая сильная отечность — характерный признак отравления ртутью, она вызывает дисфункцию почек, и прекращаются выделения из организма. А «лечили» царя те же Эйлоф и Бельский. Хотя у Ивана Васильевича имелся еще один врач, Якоби. Но его каким-то образом совершенно оттерли от больного. Возможно, государь и сам утратил к нему доверие, убедившись, что он агент британского правительства. 15–16 марта состояние Ивана Васильевича ухудшилось, он впадал в беспамятство. Картины Горсея, будто царь 15 марта водил его в свою сокровищницу, рассуждал о драгоценных камнях, а потом устроил сеанс магии с доктором Эйлофом и пауками, наблюдая, смогут ли они выбраться из начертанного круга, являются лишь колоритными «страшилками» для доверчивых читателей.

Государь лежал в неимоверных мучениях, с чего бы он стал вдруг устраивать персональную экскурсию для английского приказчика? Как раз в эти дни царевич Федор приказал служить по всей стране молебны о здравии отца, раздать большую милостыню, освободить заключенных, выкупить должников, чтобы тоже молили о здравии. 17 марта после горячих ванн Ивану Грозному полегчало (ванны способствуют частичному освобождению организма от вредных веществ через поры кожи). Даже сочли, что кризис миновал, государь пойдет на поправку. В Можайск послали разрешение Сапеге продолжить путь в Москву.

В последний день жизни, 18 марта, царь снова принял ванну. Но в шахматы, вопреки байкам Горсея, не играл. Они считались азартной игрой и были запрещены Стоглавым Собором. (Кстати, все вещи во дворцовом хозяйстве, вплоть до банных простынок, подлежали скрупулезному учету [791]. Но такого предмета, как шахматы, до сих пор ни в одной описи не обнаружено.) Чем занимался Иван Васильевич в этот день, хорошо известно. Он собрал бояр, дьяков и в их присутствии составлял духовную грамоту [792]. Наследовать власть благословил сына Федора. Помогать ему должен был совет из пяти человек: Ивана Шуйского, Ивана Мстиславского, Никиты Романова, Годунова и Бельского. Царице и царевичу Дмитрию выделялся в удел Углич, опекуном ребенка назначался Бельский. Также государь повелел снизить налоги, освободить узников и пленников, простить опальных, а сыну предписал править «благочестиво, с любовью и милостью» [793].

Для Бельского духовная была очень важна. При его «худородстве» воля царя утверждала его собственное положение. Он был самым могущественным сановником, мог стать главным советником Федора. А через некоторое время и его можно было устранить. И от имени младенца Дмитрия станет править его опекун — Бельский. Не исключено, что как раз для составления завещания Ивану Васильевичу позволили поправить здоровье. А потом наступило резкое ухудшение. Вероятно, тоже не случайное — учитывая, что наряду с ртутью был применен мышьяк. Митрополит Дионисий находился во дворце, а духовник государя протоиерей Феодосий Вятка постоянно дежурил рядом с ним. Исповедовал Ивана Васильевича, причастил Святых Таин. Исполняя последнюю волю царя, митрополит и духовник совершили чин пострижения в Великую схиму.

Об этом свидетельствуют много источников. Федор Иванович при венчании на Царство 31 мая 1584 г. сказал перед духовенством и боярами: «Блаженной памяти Великий Государь, Царь и Великий Князь Иван Васильевич, всеа Росия Самодержец, оставиль земное Царство и приим ангельский образ и отьиди на небесная» [794]. Святой патриарх Иов также писал, что «благоверный Царь и Великий князь Иван Васильевич… восприят Великий ангельский образ и наречен бысть во иноцех Иона, и по сем вскоре остави земное царство, ко Господу отъиде» [795]. Архиепископ Арсений Елассонский, находившийся в Москве в годы Смуты, отметил в воспоминаниях, что Иван Васильевич: «Оставил Царствие сыну своему Федору еще при жизни и постригся в монахи» [796]. А Новый летописец, составленный в 1630 г. при патриархе Филарете Романове, рассказывал: «Впаде в недуг тяжек и узнав свое отшествие к Богу и повеле митрополиту Дионисию Себе постричи, и нарекоша имя ему Иона» [797]. О том же свидетельствуют погребальные одежды Ивана Васильевича — схимонаха Ионы [798].

Но полностью скрыть правду о цареубийстве не удалось. Голландец Исаак Масса, живший в Москве несколько позже, но имевший какие-то источники информации при дворе, записал о гибели Ивана Грозного: «Один из вельмож, Богдан Бельский, бывший у него в милости, подал ему прописанное доктором Иоганном Эйлофом питье, бросив в него яд» [799]. Француз де Лавиль, находившийся в России