познание идет не по интенции субъекта, но от объекта: это

«самовыражение объекта, а не постижение его субъектом; сходим путем снятия последовательных слоев сущности вплоть до материального звука. Это путь не логического, но образно-выразительного постижения сущности»

(Лосев всё время говорит об «изваянной смысловой картине сущности»). Область под плоскостью A – материально-чувственная сфера, но в условном смысле, поскольку всё, кроме акустического звука и личности (данной в стороне от схемы), представляет собою тоже идеальную (эмическую) сторону языка. При желании эту двуединую схему можно соотнести с системой Ареопагитик (Колесов 2002: 313) – с прямой перспективой от слова и обратной – от Логоса, и лишний раз убедиться в том, что всё новое, столь тяжело изложенное, всего лишь повторяет прекрасно известное древним.

5. Смысл Логоса

Несколько высказываний Лосева, направляющих внимание на осмысление терминов (Лосев 1990).

«Слово, или имя, есть смысл, или понимаемая, разумеваемая сущность» (там же: 135),

«существует только смысл и больше ничего» (там же: 73),

а

«смысл <…> подлинная сфера диалектики» (там же: 45),

«смысл есть свет, и бессмыслие – тьма. Смысл в себе, в своей абсолютной природе, – абсолютен и не имеет очертания; это – стихия и бесконечная сила света. Бессмыслие – меон, отсутствие смысла; оно окружает смысл и тем оформляет его, дает ему очертание и образ» (там же: 49).

«В мышлении нет протекания несмыслового, меонального. В мышлении всё только вечно. Вечное только и можно мыслить, больше ничего» (там же: 68) –

«Мыслимость, чтобы быть, требует немыслимости» (там же: 70),

«ибо всякая наука есть наука о смысле, или об осмысленных фактах, что и значит, что каждая наука – в словах и о словах» (там же: 25).

Именно смысл, а не идея, является основной философской категорией, поскольку

«русская самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным ratio и восточнохристианским, конкретным, богочеловеческим Логосом и является беспрестанным, постоянно поднимающимся на новую степень постижением иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом» (там же: 217).

Теперь мы приближаемся к нашей цели:

«Логос есть то, что обычно неясно трактуется как понятие. Логос есть „формально“-логическое понятие» (там же: 97),

или, точнее, представленное как понятое;

«эйдос – умственно осязаемый зрак вещи; логос – метод осмысления этого умственно осязаемого зрака и лика вещи» (там же: 166),

причем

«логос видит в эйдосе лишь категориальное оформление, и только о взаимной связанности категориальных оформлений он и может говорить. Тут сразу же логосу представляются более общие и менее общие связи» (там же: 167).

В «Философии имени» Лосев поясняет, что

«всё учение <…> о логосе есть не что иное, как неокантианское учение об идее.

Как известно, идея в таком истолковании есть именно „гипотезис“, „чистая возможность“, „принцип“, „метод“ и „закон“» (Лосев 1993: 799).

Начитанность в Гуссерле (да и в античных авторах), действительно, мешала молодому Лосеву отчетливо различать Логос и идею, и в «Философии имени» следы гуссерлианской терминологии весьма заметны:

«Античный термин „ноэма“ беру по примеру Гуссерля, у которого он обозначает смысловой коррелят предметности <…> но термин этот имеет у меня гораздо более широкое значение, так как вместо стационарной и оцепенелой структуры у Гуссерля я вижу здесь диалектически-иерархийное восхождение ноэма к ее пределу, к идее» (там же: 798).

Ноэма есть осознание в понятии предметного значения слова. Логос для Лосева есть метод эйдетизации, или меонизации смысла (там же: 766),

«есть метод конструкции эйдоса в понятии» (там же: 771).

Логос – метод проявлений сущности инобытия, а эйдос – сам смысл (о различии между эйдосом и логосом Лосев говорит (там же: 703 сл., 707)). Логос есть «подвижный покой», это – «смысловое, или умное, движение» (там же: 812). Эйдос являет себя в Логосе, – такова мысль Лосева, навеянная еще и этимологическими значениями греческих слов, которые связывают эйдос с идеей, а логос со словом. Эйдос следует понимать как словесное значение (содержание понятия). Усиление степеней абстракции, по Лосеву, идет от ноэмы через идею к смыслу («смысл есть свет»). Идея же есть «арена формирования смысла в слове», но уже без звучания (без «фонемы»), как «приближение к смысловому свету» (там же: 644) – взаимоопределение сущего и мэона, т.е. плюса и минуса: тут уже явлено слово. И всё это совместно

«значит, что предметная сущность выражена и понята. Слово, имя вещи, взятые как идея, суть выражение и понимание вещи; или, вернее, идея и есть сама вещь, но данная в своем максимальном присутствии в инобытии. Имя вещи есть выраженная вещь (т.е. образ. – В.К.). Слово вещи есть понятая Вещь (т.е. понятие. – В.К.)»,

тогда как о символе (в его отличии от эйдоса – т.е. как о содержательной форме) Лосев говорит постоянно (там же: 694, 696). Наконец, ноэма есть общепринятое значение слова, слово реальное, а не идеальное, в материи звучания, стиля и пр. по формуле

«фонема плюс семема есть ноэма» (там же: 740 – 741).

Необходимо при этом помнить, что

«одно и то же предметное содержание слова разные народы понимают по-разному, в сфере народа – по-разному понимают разные индивидуумы, в сфере индивидуума – понимание разнится по разным временным моментам и условиям. Сейчас я это слово произнес с гневом, другой раз с лаской, третий раз я его просто незаметно пробормотал, в четвертый внес в него какой-нибудь особенный подчеркнутый смысл и т.д. и т.д. Всё это будут разные ноэмы, разные степени приближения к предметной сущности; каждый раз все с особым и особым значением будут произноситься одни и те же слова, образуя целую иерархию осмысленности, понимания, ноэтичности» (там же: 44).

Если учитывать такие этапы логического восхождения к смыслу, перед нами, действительно, весьма обычный феноменологический «шаг» в сторону сущности, с постепенной редукцией внешне материального вплоть до сущности.

«Как предмет есть сам по себе, таким он и повторяется целиком в субъекте, не расплываясь и не размениваясь. Эта ноэма есть предел всех ноэм; это – идея. Но можно идти и выше идеи. Идея есть чистое мышление, чистое чувство и выражается уже не в словесном, но в умном виде. Словесное, звуковое воплощение оказывается слишком тяжелым