– Добрый день, миссис Уэллс, – поздоровался Девлин, вновь обретая дар речи. – Меня зовут Коуэлл Девлин. Я – капеллан будущей тюрьмы в Сивью.

– Очаровательная рекомендация, – обронила Лидия Уэллс. – А что вы делаете в моей гостиной?

– Мы беседовали на… богословские темы, – отозвался Девлин. – За чаем.

– Кажется, про чай вы позабыли.

– Он еще заваривается, – промолвила Анна.

– И в самом деле, – согласилась Лидия Уэллс, даже не глянув на поднос. – Ну что ж, в таком случае я очень вовремя. Анна, сбегай принеси еще чашку. Я к вам присоединюсь. Обожаю богословские споры.

Бросив отчаянный взгляд на Девлина, Анна кивнула, пригнулась и выскользнула из комнаты.

– Миссис Уэллс, – быстро прошептал Девлин, едва шаги Анны стихли в конце коридора, – можно задать вам очень странный вопрос, пока мы одни?

– Я зарабатываю на хлеб тем, что отвечаю на странные вопросы, – улыбнулась Лидия Уэллс. – И кому и знать, как не вам, что мы – не одни.

– Да, конечно, – согласился Девлин, чувствуя себя крайне неловко. – Но вопрос мой таков. Умеет ли мисс Уэдерелл читать?

Лидия Уэллс изогнула брови.

– Вопрос и в самом деле странный, – отозвалась она, – хотя и не из-за ответа. Любопытно, чем он подсказан.

Анна вернулась с чашкой и блюдцем и поставила их на поднос рядом с прочими.

– И каков же ответ? – негромко осведомился Девлин.

– Анна, ты тут похозяйничай, – бросила Лидия Уэллс. – Присядьте, ваше преподобие. Вот так. Как это мило – священник к чаю! Прямо чувствуешь себя в цивилизованном мире. Мне с печеньицем, пожалуйста, и с сахаром.

Девлин присел.

– Насколько мне известно, ответ – нет, – промолвила вдова, тоже опускаясь в кресло. – А теперь я в свою очередь задам странный вопрос. Когда служитель Божий говорит неправду, это какая-то особая разновидность лжи или нет?

– Я не понимаю, что стоит за вашим вопросом, – попытался увильнуть Девлин.

– Но, ваше преподобие, так нечестно, – запротестовала вдова. – Я ответила на ваш вопрос, не спрашивая о причинах; почему бы вам не сделать того же самого для меня?

– Что за вопрос он задал? – вклинилась Анна, озираясь по сторонам, но ее проигнорировали.

– Я спрашиваю, это какая-то особая разновидность лжи или нет, если лжец – служитель Божий?

Девлин вздохнул:

– Это особая разновидность лжи, только если священник использует свою духовную власть во зло. Пока ложь не имеет отношения к его сану, никакой разницы нет. Мы все равны в глазах Господа.

– Ах вот как, – отозвалась вдова. – Благодарю. Итак, вы только что сказали, что беседовали на богословские темы, ваше преподобие. А можно и мне поучаствовать?

Девлин вспыхнул. Открыл было рот – и замялся: никакого алиби у него наготове не нашлось.

– Когда я очнулась в тюрьме, преподобный Девлин был рядом, – пришла к нему на помощь Анна. – Он молился за меня, и молится с тех самых пор.

– То есть вы говорили о молитве? – не отступалась вдова, по-прежнему обращаясь к Девлину.

Но к капеллану уже вернулось самообладание.

– Помимо всего прочего, – подтвердил он. – Еще мы обсуждали Божий промысел и нежданные Дары.

– Восхитительно, – обронила Лидия Уэллс. – И часто ли вы, ваше преподобие, навещаете юных девиц в отсутствие их опекунов, дабы обсудить тет-а-тет теологические проблемы?

– Вы едва ли являетесь опекуншей мисс Уэдерелл, – возразил Девлин, оскорбленный подобным обвинением. – Она жила самостоятельно не один месяц еще до того, как вы прибыли в Хокитику; что за внезапная нужда у нее в опеке?

– Насколько я могу судить, нужда эта и впрямь велика, – парировала Лидия Уэллс, – учитывая, как бессовестно ее прежде использовали в этом городе.

– Не могу не подивиться выбранному вами наречию, миссис Уэллс! То есть вы хотите сказать, что сейчас ее не используют?

Лидия Уэллс заметно напряглась.

– Возможно, вы не находите повода для радости в том, что эта молодая женщина больше не торгует еженощно своим телом, то и дело подвергаясь риску физического насилия и ежедневно одурманивая себя презренным наркотиком, – холодно проговорила она. – Возможно, вы бы предпочли, чтобы она вернулась к прежней жизни.

– Хватит с меня этих ваших «возможно»! – вспыхнул Девлин. – Что за дешевая риторика! Это все равно что запугивание, а запугать себя я не позволю. Не позволю, и все тут.

– Ваше обвинение меня глубоко озадачивает, – пожала плечами Лидия Уэллс. – И кого же это я запугиваю?

– Да ради всего святого, девушка вообще лишена свободы! Она здесь оказалась против воли, и вы держите ее на немыслимо коротком поводке!

– Анна, – проговорила Лидия Уэллс, по-прежнему обращаясь к Девлину, – ты пришла в «Удачу путника» против воли?

– Нет, мэм, – отвечала Анна.

– Почему ты пришла и поселилась здесь?

– Потому что вы мне предложили, и я согласилась.

– Что именно я тебе предложила?

– Вы предложили авансом заплатить мой долг мистеру Клинчу и сказали, что я могу поселиться у вас в качестве вашей компаньонки, если стану помогать вам в вашем бизнесе.

– Я свои договоренности выполнила?

– Да, – убито признала Анна.

– Спасибо, – отозвалась вдова. Она не сводила глаз с Девлина, а к чаю так и не притронулась. – Что до длины поводка, меня крайне удивляет, что вы протестуете против жизни добродетельной и аскетичной и ратуете за – как вы сказали? – за «свободу». Какую именно свободу, уточните, пожалуйста. Свободу якшаться с теми самыми мужчинами, что некогда развращали ее и дурно с нею обращались? Свободу обкуриваться до одурения в каком-нибудь китайском притоне?

– Но почему вы сделали ей такое предложение, миссис Уэллс? – не удержался от подначки Девлин. – Почему вы предложили заплатить долги мисс Уэдерелл?

– Из жалости к девушке, естественно.

– Чушь, – фыркнул Девлин.

– Прошу прощения, но Аннино благополучие меня весьма заботит, – возразила Лидия Уэллс.

– Да вы на нее посмотрите! За минувший месяц от бедняжки только тень и осталась. Она голодает. Вы ее голодом морите.

– Анна, – промолвила Лидия Уэллс, словно выплюнув это имя, – я морю тебя голодом?

– Нет, – отвечала Анна.

– По-твоему, ты голодаешь?

– Нет, – повторила Анна.

– Избавьте меня от этой пантомимы, – заявил Девлин, разозлившись не на шутку. – Вам никакого дела до этой девочки нет. Вы ее жалеете ничуть не больше, чем кого бы то ни было, а насколько я о вас наслышан, жалости в вас ни на грош.