Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я снова свистнул Джо.
— А теперь остынь и скажи, с чего ты так раздухарился?
— Подождем, — говорит он. Он все еще пыхтел нездорово. — Пока Джо Бен не явится. Вот шплинты. Я торопился. Мальчишку некогда было подбирать. Уфф… Легкие-то у меня уж не как встарь… — И я понял, что делать нечего, кроме как ждать…)
Просидев еще час в этой тошнотворной приемной, час чистого ужаса и паранойи, притворяясь, будто читаю старые номера «Макколлз» и «Настоящей любви» под наблюдением медсестры, и гадая, что именно известно про меня этому дьяволу в обличии доктора, я смирился с мыслью о том, что папаша за мной не вернется, а доктор, возможно, ничего и не знает. Симулировал зевок. Встал и громко высморкался в платок столь ветеранского непрерывного стажа, что Амазонка покривилась от омерзения.
— Взяли бы салфетку в уборной, — посоветовала она мне поверх своего журнала, — а эту антисанитарную дрянь выбросили бы.
Натягивая куртку, я прокрутил в сознании дюжину прощальных реплик, но все еще был в таком ужасе перед этой женщиной и ее иглой, что не решался озвучить свои заготовки. Вместо этого я, задержавшись у двери, жалобно проблеял, что собираюсь погулять по городу.
— Если вернется мой отец, вы не могли бы сказать ему, что я, скорее всего, у Гриссома?
Я ждал ответа. Но она, казалось, сразу и не расслышала. Я стоял, как школьник, отпрашивающийся с урока. Ее лицо так и не оторвалось от журнала, а кривая ее презрительных голосовых модуляций идеально совпала с кривой усмешкой губ:
— Вы уверены, что снова не упадете в обморок? — Она лизнула большой палец, чтобы перевернуть страницу. — И придержите дверь, чтоб не хлопнула.
Стиснув зубы, я от души проклинал ее; внутримышечные инъекции; доктора; своего заботливого папочку; проклинал их всех и сулил ужасные кары всем и каждому в этом списке… и прикрыл за собой дверь с трусливым старанием.
Я стоял на блестевшей лужами дорожке перед клиникой, в полнейшей растерянности гадал, что делать дальше. Мои шансы на уединение с Вив стремительно таяли. Как я попаду домой, если Генри не вернется? И все же на пути через город я едва ли сознательно свернул с единственной улицы, по которой он мог проехать за мной, и предпочел ей, «воспоминаний ради», старый разбитый проулок, идущий мимо школы… «вдруг доктор в погоню бросится?»
Угрюмый, скрытный и настороженный — не рискуя даже спрятать озябшие руки в теплые кармашки, — я шел вперед сквозь буйство дождя и мимо долгой череды воспоминаний, готовый ко всему. Шаткая щербатая дощатая дорожка вела меня мимо жалких рыбацких хибар, зловещих, закопченных и залатанных всевозможными заплатами из распластанных табачных жестянок и консервных банок: здесь обитает Безумный Швед; «пожиратель младенцев», как утверждали мои школьные приятели, забрасывая его окна яблоками; «зассал, Лиланд?» …мимо сторожки, где жил дворник, под одной крышей со всеми слухами, с которыми всегда сожительствуют дворники; мимо кургузой кирпичной котельной, гревшей школу, мимо шершавой стены поленницы, что питала котельную… и, как ни удивительно, хватка моей настороженности была неослабна почти весь путь. А затем, вдруг, все мои беспочвенные страхи разом покинули меня — какого черта так бояться? Как же глуп я был, заподозрив, будто этот брылястый олух что-то пронюхал; какая нелепая тревога! — Я вдруг понял, что стою перед самой своей школой — моя стародавняя цитадель Знания, Правды, моя обитель. Но страх не сменился миром: когда я огибал спортивную площадку своей обители, моя настороженная боевая поза трансформировалась в унылую и горькую сутулость: костяшки пальцев пробегали по стальной сетчатой ограде, заключавшей в себе ту школу, в которую я никогда не ходил, и истоптанную землю, лелеявшую память о командах, за которые я никогда в жизни не играл. За сеткой я приметил ромб бейсбольного поля. Там играли «большие ребята», когда я был первоклашкой; там играли «младшие», когда я пошел в четвертый класс… «Младшие?» — был я спрошен Хэнком. «Ага, знаешь, дебилы, дауны всякие, которые и книжки-то ни одной за всю жизнь не осилят». Ныне же сей довод представлялся мне жалким и зыбким. Большие ребята или мелкие, первый класс или четвертый, Лиланд, старина, ты же знаешь, что отдашь всю свою коллекцию Эдгара Райса Берроуза[90], только бы войти в эту шумную, сутолочную стайку. Разве не так? Не так?! Я смотрел сквозь мокрые проволочные кресты на перепаханное поле и канючил: Когда ж вы дадите мне сыграть, ребят, когда дадите пробить? Все уже бросали, кроме меня. Ну же. Выберите меня в кои-то веки.
Но ребята отворачивались. Не нашлось ни единого девятилетнего капитана, с щедрой россыпью песчаных крапинок доброго американского солнца на открытом лице, который ткнул бы в меня пальцем и сказал: «Я беру его в свою команду». Никто не закричал: «Ты нужен нам, Лиланд, с тобой мы сила».
Ну ребята, скулил я в глухариное ухо дождя, ну по-честному, ну правда же? По-честному.
И все-таки даже перед лицом этой проверенной веками формулы, призраки упираются. Честное честным, тут они спорить не станут, но базы — базами. И на первой базе — как и на второй, и на третьей — они желают видеть холодную голову и горячее сердце, а не слюнтяя, который прикрывает свои очочки ладошкой, едва завидит мячик, летящий приблизительно в его сторону.
Ну ребята…
Не хлюпика-задохлика, который суетится, спотыкается и сваливается в обморок, и очухивается через пять минут с трусами на лодыжках и нашатырем под носом — только потому, что медсестра вколола ему в зад немножко пенициллина.
Эй, ребят, но это был не простой укол. Видели бы вы, какая у нее иглища!
Вот такая, хнычет хлюпик. Вот такой длины, вот такой толщины. Вы его только послушайте.
Ну правда, ребят… может, на «дом» меня поставите?
Во-во, домой и беги, ссыкун… Вы его послушайте… Все, пошли…
Они отступили, истаяв во времени, а я пошел дальше мимо поля. И шепелявил дождь, и ветер выл, раскачивая мелкую стальную сетку, и постоянные составы команд обороняли раскисшую «горку» от непрошеных новичков. Я повернул к городу, прочь от этой школы, где мне ставили «отлично» по всем предметам, кроме перемен. Та еще обитель. О, конечно, страх мой поутих при виде этого храма знаний — по крайней мере, я уже не боялся, что доктор набросится на меня ожирелым вампиром. Школа, как и церковь, ограждала меня от подобных демонов — но на месте демонов разрасталась ужасная пустота, жуткий злокачественный вакуум. Демоны самоликвидировались — но и друзей по команде не завелось. Похоже, всегда так и было.
И можно считать их почти за одно и тоже…
На склоне Хэнк курит в терпеливом молчании рядом с отцом, вслушивается в нестройный писк Джо Бенова транзистора, продирающийся к ним через рыдающие ели. (Старик все стоял, прильнув к бревну, шевелил челюстью в задумчивости; его белые космы теперь распластались по костистому черепу, наподобие мокрого воланчика, напяленного на голову.