больной —

Тех грозных призраков, какие духи ада

Лишь могут вызывать для устрашенья взгляда.

Так, брошен ближними, с отчаяньем души,

Больной, отверженный, влачил он жизнь в глуши,

Один, вдали от всех; но и в своем недуге

При виде каждого он вздрагивал в испуге.

Прошла зима и вот, с началом теплых дней,

Опять в купальни к нам стеклась толпа гостей,

Рой праздных странников, что в зрительныя трубки

Готов весь день смотреть на корабли, на шлюпки,

На пристань шумную, на лодки рыбаков —

На всё, что ново так глазам не моряков.

Тогда-то на себя стал обращать вниманье

Какой-то лодочник. Бездомный, как в изгнаньи,

То вверх, то вниз реки, он плавал целый день.

То целый день стоял на якоре, как тень.

Он с виду походил на рыбака, хоть с лодки

Он не кидал сетей, но опускал намётки.

Вкруг лодки плавали станицы птиц морских,

Но он не обращал внимания на них.

Как будто в чудный сон глубоко погруженный,

Он взор бессмысленный вперял в поток бездонный,

Как человек, чей ум опутан духом зла,

Влекущим мысль его на страшныя дела.

То был наш Питер Граймс! К нему пришли матросы;

Кто утешал его. кто предлагал вопросы,

Кто говорил: «Пора покаяться во всем!»

При этом слове их, смутилось сердце в нем;

Он вздрогнул, бросил бот и, ужасом гонимый.

Стал рыскать по полям, как зверь неукротимый;

Но, вскоре пойманный и наглою толпой

Гонимый, помещен в больнице городской.

Всегда готовые на помощь ближним, жены

Прибрежных рыбаков, услышав крик и стоны

Того, кто был для них, как изверг, нестерпим,

Забыв тут ненависть, вдруг сжалились над ним.

Страшна казалась им, достойна сожаленья

Судьба свершившего такие преступленья!

Оне-то с ужасом и рассказали мне

О всем, что слышали, что видели оне:

«Взгляните сами, сэр, какой он страшный, бледный!

Всем телом он дрожит! ах, как он болен, бедный!

Он спит; а между тем, не закрывая глаз,

С безумной яростью в бреду глядит на нас.

Пот градом льет со лба… Взгляните, что за муки!

С какою силой сжал костлявыя он руки!»

Я стал с ним говорить; но речь его была

Полна намеками на страшные дела.

Он бормотал; «Нет! нет! не я виновник смерти!

Он сам себя убил! он в люк упал, поверьте!

Снимите жь цепи с ног!» — проговорил он вслух.

«Отец?.. он не был там; зачем же грозный дух

Меж обвинителей садится там на лавку?

Зачем я приведен с ним на очную ставку?

Милорд, помилуйте! Ужель казнить меня?

Ах! отложите казнь до завтрашняго дня!..»

Утихнув, он хотел привстать, чтоб помолиться.

Но так ослаб, что сам не мог пошевелиться;

Все что-то бормотал, и с ужасом в лице

Стонал и вздрагивал, как при своем конце.

Большими каплями пот по лицу катился,

Предсмертной влагою потухший взор покрылся,

Но он еще был жив и с кем-то неземным

Вслух разговаривал. Столпившись перед ним,

Стояли мы; но он казался без сознанья,

Иль с умыслом на нас не обращал вниманья,

Стараясь тайну скрыть преступных дум своих,

Хотя мы видели из слов его пустых,

Что совесть спящая в нем пробуждалась чутко:

То был безумца бред, но с проблеском рассудка

«Постойте, — он кричал, — я все открою сам!

С тех пор, как в первый раз явился он глазам,

Он, лютый мой отец, который даже в гробе

Хотел по прежнему меня тревожить в злобе…

Был страшно знойный день. Живя в моей глуши,

Давно я не встречал нигде живой души.

Я сеть закидывал, по не ловилась рыба:

Но милости его — за все ему спасибо —

По милости его, с тех пор, как умер он,

Не стало счастья мне, пропал покой и сон.

Измученный, я сел и стал глядеть сквозь слезы

На дно реки и впал, казалось, в сон и грезы.

Но это не был сон. О, нет! Передо мной

Три грозных призрака восстали над волной.

Один был мой отец; другие два, с ним рядом,

Мальчишки бледные, подосланные адом.

Над зыбью мутных волн и не касаясь их.

Мелькали образы пришельцев неземных.

Я поднял в них весло; по духи с злой улыбкой,

Скользнув из-под него, исчезли в влаге зыбкой.

С тех пор лишь только в глубь закину сети, глядь —

Старик и мальчики являются опять.

Уйдите! сгиньте с глаз! я им кричу — напрасно!

Они стоят себе и смотрят так ужасно!

Куда ни отвернусь, куда ни поплыву,

Они везде со мной, везде их наяву

Я вижу всех троих; все манят в омут темный,

Все слышится в ушах призыв их вероломный.

И этак каждый день, от утренней зари

И вплоть до вечера, являются все три;

Весь день зовут меня, весь день нигде проходу

Мне не дают, кричат: «К нам! к нам скорее в воду!»

Отцы… в них жалость есть, а этот знай стоит,

Трясет сединами и взглядом леденит!

Веслом ударю я — в волнах раздастся глухо

Тяжелый чей-то стон, а все я вижу духа.

Я стану умолять: «А кто вонзил мне нож?»

Он с гневом говорит; но говорит он ложь.

Случилось, правда, раз, что я за оскорбленья

Хотел убить его в порыве исступленья;

Но это ведь давно случилось и притом

Тогда я сжалился над дряхлым стариком.

За что жь, безжалостный, за что, мучитель лютый,

Он сам мне не дает покоя ни минуты?

Есть по течению реки три места: там

Они являются всегда моим глазам —

Места проклятыя, о как их ненавижу!

Какие ужасы там днем и ночью вижу!

Вот к этим-то местам, по воле их, не раз

Я должен был грести, с них не спуская глаз.

Снуют проклятые, толкутся предо мною,

Кричат: