Все, кроме двоих.

Кириллос Линергес дрался до конца, до тех пор пока вокруг его знамени не осталась лишь горстка его телохранителей. Наконец и они пали. Но когда майсирцы попробовали отыскать труп трибуна, чтобы его обчистить, Линергеса нигде не оказалось.

Позднее появились слухи о том, что ему каким-то образом удалось скрыться с поля боя и добраться до реки Латаны, а затем покинуть пределы Нумантии и поселиться в другой стране, где он живет и по сей день. Если так, это хорошо Должен остаться по крайней мере один из нас, чтобы поведать о возвышении и падении Короля-Демона.

Тенедос также остался жив. Я ударил его сильнее, чем предполагал, ибо, когда Чарские Братья, отыскав, развязали его, он был в глубоком шоке и не смог вспомнить ни одного заклинания. В себя Тенедос пришел только тогда, когда сражение под Камбиазо уже завершилось и он оказался в плену. Почему первый же майсирец, наткнувшийся на самого ненавистного врага своей родины, не пронзил его мечом, я не знаю. Так или иначе, Тенедоса взяли в плен, и боевые колдуны позаботились о том, чтобы он не пытался прибегнуть ни к каким заклятиям.

А я, очнувшись от сладостных грез о смерти и пустоте, увидел перед собой короля Байрана, стоящего у изголовья моей кровати.

Он долго молча смотрел на меня. Я выдержал его взгляд.

Наконец король кивнул своим мыслям и вышел. Больше я его не видел.

Как ни удивительно, но условия мирного договора, продиктованные победителем, оказались поразительно мягкими. Похоже, Байран говорил правду: ему действительно хватало его собственного королевства, и он не хотел иметь никаких дел с Нумантией. Однако, будучи человеком далеко не глупым, король Байран позаботился о том, чтобы с нашей стороны для него больше никогда не исходило никаких угроз.

Лично прибыв в Никею, он посетил государственную сокровищницу. Его слова были очень простые: «Все, что здесь, мое». Кроме того, король наложил контрибуцию на все города и провинции Нумантии, такую тяжелую, что страна была разорена. Но возражений почти не было, особенно после того как Байран пригрозил, что в случае дальнейших споров он отдаст своей армии приказ разорить всю Нумантию.

Король Байран утвердил Бартоу и Скопаса в качестве законных правителей Нумантии, прекрасно сознавая, что ни у одного из них нет военных амбиций Оба вынуждены были присягнуть ему на верность.

Чтобы навсегда покончить с угрозой с севера, король создал новую должность — Хранителя мира — и назначил на нее изменника Эрна, приказав ему пресекать в корне все националистические и агрессивные движения, постоянно посылая доклады в Джарру.

Эрну было позволено создать воинское формирование численностью в два гвардейских корпуса, которое должно было быть размещено в Никее. Разумеется, нашлось больше чем достаточно бродяг, плевавших на понятия чести и предательства и желавших скрыть под военным мундиром былые грешки.

Король Байран пригрозил, что в случае попытки воссоздания нумантийской армии он снова немедленно оккупирует Нумантию. Помимо гвардейцев Эрна носить оружие было разрешено лишь местным полицейским силам и пограничной страже.

Чарское Братство также было распущено.

Поразмыслив над судьбой сестер Тенедоса, Байран пришел к выводу, что от них угрозы ждать нечего, и милостиво позволил им возвратиться на остров Палмерас, где прошло их детство.

Что же касается меня и императора...

Король Байран заявил, что не будет предпринимать против нас никаких действий, предоставив новым правителям Нумантии назначить нам «примерное наказание». На самом деле, как мне объяснили, хитрый лис просто не хотел превращать нас в мучеников. Ни Бартоу, ни Скопас, оставшиеся такими же трусами, какими они были, когда входили в Совет Десяти, так и не смогли решить, что с нами делать, и нас просто отправили в ссылку.

Император Тенедос был сослан на маленький остров, расположенный в нескольких лигах от его родного Палмераса.

Я отправился дальше на восток, на крошечный островок, находящийся в неделе плавания от устья реки Латаны.

Побег оттуда был невозможен, даже если бы я этого хотел, даже если бы мне было куда бежать.

Товиети, должно быть, несказанно обрадовались — еще бы, расправились с двумя их самыми страшными врагами. Но возможно, наша гибель лишила этот культ смысла существования, так как я о нем больше ничего не слышал.

Время тащилось уныло и однообразно — год, полтора. Я восстановил свою физическую форму, выполнял упражнения, читал, думал о годах, проведенных рядом с императором Тенедосом.

Гадая о том, что будет со мной, я приходил к выводу, что или умру в забвении, или, что вероятнее, меня убьют, когда подойдет срок.

Затем пришло известие: император умер.

Как это произошло, никто не может — или не хочет — мне сказать. Я заключил, что его убили, и теперь думаю, что и мой конец близок.

Я с радостью встречу его, ибо понял, что, хотя желал своей любимой родине только добра, на самом деле принес ей величайшее зло. Возможно, я отчасти искупил свою вину, остановив императора и не дав ему совершить последнее преступление — безумную попытку разрушить весь наш мир.

Я не чувствовал вины за свой поступок раньше, не чувствую ее и сейчас. Я не изменил своей клятве, ибо разве долг офицера не состоит в том, чтобы не дать своему повелителю уничтожить себя и свою страну?

Долг, честь — как оказалось, эти понятия совсем непростые.

Император так и не узнал, так и не понял это. Но он был император.

Порой я горестно думаю, не было бы проще, лучше, если бы я опоздал всего на один час — в тот день много-много лет назад, когда я появился на поле боя в Сулемском ущелье. В этом случае мы с Тенедосом погибли бы задолго до того, как принесли Нумантию в жертву Майсиру.

С другой стороны, тогда я не встретился бы с Маран, не познал ее любовь, любовь Амиэль и Алегрии.

До меня медленно доходила одна истина. Быть может, хорошо прожить жизнь, но гораздо лучше вообще не жить.

Возможно, когда я наконец встречусь лицом к лицу с Сайонджи, я смогу попросить ее об одной милости — ибо, в конце концов, я направил в ее объятия несметные тысячи, а то и миллионы людей, — и она освободит меня от Колеса.

Но я говорю глупости, по-детски жалею себя. У Сайонджи наверняка припасено для меня суровое наказание, другие жизни, другие смерти.

Так что я продолжаю влачить жалкую жизнь пленника.

Я хочу лишь одного: броситься в объятия своей последней возлюбленной.

Смерти.

Все переменилось. Все в хаосе.

Сегодня утром я увидел в море быстроходное курьерское судно, то самое, что принесло весть о смерти императора. Но теперь на нем не было ни флажков, ни вымпелов.