Спекулятивные постгуманисты утверждают, что постлюди возможны: то есть могут появиться могущественные не-человеческие агенты, которые возникнут в рамках некоторого инициированного человеком технологического процесса. Еще один способ сформулировать это – сказать, что постлюди «произойдут в широком смысле» от нынешних людей, ставших не-человеческими в процессе технических изменений (Roden, 2012; 2015).

Термин «происхождение в широком смысле» используется для описания исторической последовательности, поскольку исключительное рассмотрение биологических потомков человечества в качестве кандидатов в постлюди носило бы сугубо ограничительный характер. Изготовление постчеловечества может включать в себя дискретные интервенции в репродуктивный процесс вроде генной инженерии или кажущиеся экзотическими технологии, такие как методы копирования и «загрузки» содержания человеческого сознания в мощные компьютерные системы.

Спекулятивный постгуманизм часто путают с трансгуманизмом, но быть так не должно. Подобно классическим и нововременным гуманистам, трансгуманизм желает культивировать уникальные человеческие способности вроде автономии, разума и креативности. Однако к ограниченному набору инструментов традиционного гуманизма они надеются прибавить плоды передовых технологий, веря в то, что перспективные разработки так называемого технологического пакета НБИК[125] позволят людям обрести невиданный контроль над их собственными способностями и морфологией (Bostrom, 2005a; 2005b; Sorgner, 2009).

Таким образом, трансгуманизм – этическое утверждение, что технологическое усовершенствование способностей, таких как интеллект или эмпатия, – это хорошо.

СП, напротив, есть метафизическое утверждение о видах вещей, которые могли бы существовать в мире. Отсюда не следует, что постлюди были бы лучше людей или что их жизни можно будет сравнивать из единой моральной перспективы. Можно считать, что постчеловеческое расхождение (divergence) с человечеством представляет собой возможность значительную, но нежелательную (Roden, 2012).

Это не означает, конечно, что спекулятивному постгуманизму недостает этических или политических выводов. Просто очевидными они становятся тогда, когда у нас есть адекватное объяснение тому, что могло бы означать постчеловеческое расхождение (или «разрыв»). К этому вопросу я вернусь в последней части статьи.

Не существует никаких постлюдей (так полагает СП). Это значит, что в данный момент нам ничего неизвестно о механизмах их появления. Можно представить себе множество различных способов, которыми они могут возникнуть, следовательно, постгуманизму нужно независимое от механизма объяснение понятия о постчеловеке. Например, нам не стоит считать загрузку сознания sine qua non постчеловечества потому, что мы не знаем, возможна ли она и обладает ли соответствующим потенциалом для того, чтобы изготовить постчеловека.

Допустимое условие для любого ведущего к появлению постчеловека события состоит в том, что возникшие в результате сущности должны быть способны обрести такие цели и роли, какие не ставят перед собой люди, и эта автономия должна быть обусловлена некоторыми изменениями в технологической мощи вещей. Учитывая наше давнее незнание о постчеловечестве, это утверждение отражает суть спекулятивной концепции о нем. Это утверждение называется «тезис разрыва» (ТР). Грубо говоря, ТР утверждает, что постлюди – это одичавшие технические существа. Если менее грубо, то агента можно назвать постчеловеческим тогда и только тогда, когда он может действовать независимо от «широкого человека» (ШЧ) – взаимосвязанной системы институтов, культур, индивидов и технологических систем, чье существование зависит от биологических («узких») людей (Roden, 2012; 2015: 109–113).

Одно из преимуществ ТР заключается в том, что он позволяет нам понимать различия между человеческим и постчеловеческим без отсылки к «человеческой сущности», которой не будет у постлюдей. Скорее мы понимаем ШЧ как ассамбляж биологических и небиологических индивидов, чья история тянется от мира охотников и собирателей плейстоцена к современному взаимосвязанному миру модерна.

Таким образом, становление постчеловеком – это вопрос обретения технологически обеспеченной способности к независимой агентности.

Тот факт, что разрыв между человеком и постчеловеком не станет результатом различия в их сущностных свойствах, не означает, что он не будет значительным. Это зависит от природы постчеловека. Но ТР ничего не говорит о постчеловеческих природах, приписывая им лишь определенную степень независимости. Таким образом, этому тезису могут многократно удовлетворять существа различного технологического происхождения, очень разной природы и с очень разными возможностями (например, с искусственным интеллектом, загрузками сознания, киборги, синтетические формы жизни и т. п.).

Тем не менее одна картина постчеловеческого техногенеза заняла почетное место в философской и фантастической литературе о постчеловечестве. Это перспектива сотворенного человеком искусственного интеллекта (роботов, умных компьютеров или синтетических жизненных форм), приобретающего человеческий уровень разумности (или даже больше, сверхразум), превосходя тем самым возможности человеческого контроля и даже понимания.

В футуристической мысли это называется «технологической сингулярностью». Термин появился в 1993 году в очерке ученого-информатика Вернора Винджа «Грядущая технологическая сингулярность: как выжить в постчеловеческую эпоху». По мнению Винджа, сингулярность предполагает ускоренное рекурсивное совершенствование технологий искусственного интеллекта (ИИ). Это произойдет, если соответствующие технологии ИИ либо усиления интеллекта (УИ) всегда будут «расширяемыми», так что применение более высокого интеллекта может привести к созданию еще более мощных разумных систем. Единственное имеющееся у нас в данный момент средство производства интеллекта, эквивалентного человеческому, не расширяемо: «Если у нас есть хороший секс, то это не значит, что у нас будут гениальные дети» (Chalmers, 2010: 18).

Опираясь на соответствующую технологию, человеческий или эквивалентный ему разум мог бы «расширить» эти ИИ/УИ-техники, создав сверхчеловеческий интеллект (ИИ+), который мог бы еще лучше самосовершенствоваться по сравнению с более ранними версиями ИИ. Впоследствии он мог бы создать существо с суперсверхчеловеческим интеллектом и т. д. (Chalmers, 2010). Если бы данная технология была бы чем-то вроде машинного интеллекта, то результатом этого мог бы стать ускоряющийся экспоненциальный рост машинного мышления, который оставил бы далеко позади носителей биологического интеллекта вроде нас с вами.

Умы, пронизанные этим «взрывом интеллекта», были бы, как утверждает Виндж, столь всеобъемлющи, что у нас не оказалось бы моделей для описания их преобразующего потенциала. Лучшее, что мы можем сделать для того, чтобы осознать значение этого «трансцендентального события», это, утверждает он, провести аналогии с более ранними революциями в области интеллекта: появление постчеловеческого сознания стало бы таким же кардинальным изменением в развитии жизни на земле, каким было возникновение людей из не-людей (Vinge, 1993). Люди, вероятно, способны понять мир постсингулярности не более, чем мыши – положения теории чисел. Они просто потерялись бы в мире непонятных и непознаваемых богов.

Но давайте предположим, что сингулярность технически невозможна. Возможно, существуют жесткие пределы интеллекта (по крайней мере, в этой вселенной). Возможно, сценарий недостаточно адекватно улавливает все нюансы понятия интеллекта. И все же сценарий Винджа поднимает очень непростой вопрос, касающийся нашей способности оценивать долгосрочные последствия нашей технической деятельности в таких областях, как НБИК-технологии. Это потому, что он предполагает более слабое, а значит, и более вероятное, спекулятивное утверждение: наша техническая деятельность может породить формы жизни, существенно более чужие или «иные» по сравнению с нашими.