Так что не вызывает сомнения одно: 21 августа 1991 года перед Горбачевым был выбор. К нему прилетели две делегации. Он выбрал сторону Ельцина и через несколько месяцев лишился власти. Сложно гадать, что бы произошло, если бы он выбрал ГКЧП. История не знает сослагательного наклонения. Да и мог ли он выбрать другой вариант, сказать сложно.

Этот выбор есть, пожалуй, самый драматичный и важный момент, определивший ход развития будущих событий в стране.

Если верна версия о горбачевском участии в создании ГКЧП, то наиболее интересен момент встречи Горбачева с российской делегацией. Довольно естественно, что начать разговор он решил именно с нее. Вероятно, что беседа с приехавшими членами ГКЧП была для него не особенно интересна. Он должен догадываться о том, что они скажут. А вот доводы российской делегации он вряд ли знал. Именно после встречи с «россиянами» Горбачев и принимает решение сдать гэкачепистов. Так что доводы российской делегации, убедившей Горбачева встать на их сторону, самое интересное и загадочное в тех трех августовских днях. Конечно, можно предположить, что Горбачев был поставлен перед фактом признания Ельциным членов ГКЧП как преступников, перед фактом того, что это уже передано СМИ, перед фактом значительной поддержки Ельцина лидерами западных стран.

Горбачев, вероятно, понял: сделать вид, что ему почти ничего не было известно, и начать заминать «скандал в благородном семействе» не получится. Похоже, Горбачев понял, что переиграл и будет замаран сам. Раньше в подобных ситуациях он сдавал фигуры поменьше и поступал с ними помягче. Теперь он сделал более крутой шаг, но в том же своем горбачевском стиле.

Гэкачеписты, прилетевшие на два часа раньше, чем российская делегация, все это время ждали, что их примет Горбачев. Им почему-то важно было первыми доложить о чем-то Горбачеву. О чем? «Мы прибыли, — писал Крючков, — доложить обстановку, объяснить наши действия, рассказать, что произошло в стране за истекшие двое суток и какие выводы из всего этого напрашиваются»[426]. Обычный доклад обычных подчиненных. Словно и не было никакого путча?!

Нет, не ради такого доклада спешил Крючков опередить российскую делегацию. Ради этого он даже пошел на пошлый обман: когда предсовмина РСФСР Силаев сообщил ему утром, что российская делегация отправляется в Форос в 16 часов, Крючков попросил отсрочить вылет — иначе он не успеет к ним присоединиться.

Обман этот вскрылся, лишь когда Крючков с компанией поднялись уже в воздух. Ельцин рвал и метал. Он требовал любым путем остановить самолет, задержать путчистов, но было поздно. Правда, главком ВВС Шапошников предлагал ему сбить самолет — даже сам готов был тряхнуть стариной и сесть за штурвал (в прошлой жизни маршал командовал звеном истребительной авиации), — но такой разворот Ельцину точно был не с руки. Из героя он разом превратился бы в палача.

Невольно возникает вопрос а почему, собственно, вожди ГКЧП так спешили? Что хотели донести — первыми, с глазу на глаз — Горбачеву?

Они что же, в самом деле, надеялись вымолить у генсека прощение? Вряд ли. Если горбачевская версия верна, и его действительно изолировали от внешнего мира, посадили под домашний арест («72 часа, как в брестской крепости», — говорил он потом), то рассчитывать путчистам было не на что.

А вот, коли оттолкнуться от другого, поверить, что переворот начался с горбачевского благословления — прямого ли, косвенного: не суть — дело другое; все встает на законные места.

И тогда получается, что Крючков со товарищи мчались вовсе не замаливать грехи перед жертвой; они спешили уткнуться в колени своему духовному лидеру, гуру; спрятаться в домик, точно в разгар детской игры. Этакий вариант библейской легенды о возвращении блудного сына. «Папа, папа, мы не виноваты, мы старались как могли…»[427]

Похоже, что участники ГКЧП действительно рассчитывали, что Горбачев поведет себя как обычно, то есть сделает вид, что ему почти ничего не было известно, и начнет заминать «скандал в благородном семействе». Они ждали прибалтийского (карабахского, бакинского, тбилисского и т. п.) варианта развития событий с возвращением на круги своя или на худой конец почетных отставок, а получили неожиданно российский вариант со следственным изолятором.

Между тем лайнер ИЛ-62 совершил посадку на аэродроме «Бельбек» в 16:08.

На аэродроме в Бельбеке прибывших встречали, как ни в чем не бывало: во фрунт стоял командующий Черноморским флотом, отдавала положенные почести охрана.

Охрана доложила Президенту о визитерах.

— Что у них за планы? — спросил Горбачев начальника охраны. — Зачем приехали? Взять под стражу! Передайте требование — принимать никого не буду до тех пор, пока не будет включена правительственная связь.

— Включение связи займет много времени, приехавшие просят о встрече сейчас.

— Подождут.

В 17.45 связь была включена.

Почувствовав себя снова во власти, Горбачев начал отдавать распоряжения. Прежде всего отстранил Язова, возложив обязанности министра оборони на начальника Генштаба Моисеева. Дал указания начальнику правительственной связи отключить все телефоны у членов ГКЧП. Коменданту Кремля — арестовать всех путчистов.

В дом пытались пройти Плеханов и Ивашко.

У дверей остановил офицер:

— Приказ — никого не впускать. Будем стрелять!

Плеханов вздохнул:

— Я так и знал… Эти будут стрелять.

Развернулись и ушли.

Как только включили связь, Горбачев позвонил Ельцину, Назарбаеву, Дементею, другим руководителям республик. Поговорил с президентом США Бушем. Горбачеву передали записку от Ивашко и Лукьянова: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Большая просьба по возможности принять нас сейчас. У нас есть что доложить вам».

Он показал записку Раисе Максимовне, прокомментировал:

— Вообще я не буду принимать Крючкова, Бакланова, Язова. Не о чем теперь с ними говорить. Лукьянов и Ивашко… Может быть, приму — потом. Жду российскую делегацию.

Действительно, о чем можно говорить с неудачниками? Снисхождение отдано лишь Лукьянову и Ивашко, то есть людям, формально в ГКЧП не входившим.

В 19.30 во двор въехало несколько «Волг» — прибыла группа «освободителей» — Руцкого, Силаева. Увидев вооруженного с ног до головы Руцкого, Раиса Максимовна испугалась:

— Вы что, нас арестовывать прилетели!

— Нет, — гордо ответил Руцкой. — Освобождать!

Дача наполнилась радостью. Объятия, поцелуи, рассказы и россказни о пережитом.

После обмена мнениями с российской делегацией Горбачев позвал Лукьянова и Ивашко. Беседовал с ними в присутствии Бакатина и Примакова. Вернее, ругал их по-черному. На полуслове оборвал Лукьянова: «Иди, посиди там, — резко указал ему на дверь, — тебе скажут, в каком самолете ты полетишь». С остальными Горбачев не счел нужным встречаться. Крючкова, Бакланова, Язова, Тизякова дальше прихожей не пустили. На полную громкость вещал телевизор. Дикторы, меняя тон, уже начали клеймить позором участников путча, требовали строго наказать виновных. Крючков как опытный психолог понял, чем дело пахнет. Еще перед отлетом он попрощался со всеми, сказав, что, по его мнению, в Москве всех ожидает задержание. Кстати, его сразу изолировали, в самолете, на котором Президент возвращался в Москву, его поместили в отдельном отсеке — видимо, в качестве заложника с целью возможного предотвращения диверсии в полете. Рядом с ним поместили Руцкого — сторожить.