Третья акция касалась уже всей КПСС. Мы видели, что Верховный Совет России ничего не делает. Горбачев тоже готов только к личной акции — отказаться от поста Генсека. Вся надежда была на Бориса Ельцина. И он мужественно принял на себя всю ответственность за запрет КПСС. Он с присущим ему исключительным пониманием народных настроений видел, что народ недоволен. Он не знает, чем именно, но чувствует, что путч требует иной реакции, чем то, что он видит по телевизору. И Ельцин подготовил указ о КПСС.

Этот указ собирались огласить в зале Верховного Совета России именно тогда, когда будет встреча депутатов с Горбачевым. Депутаты сами указ не примут — это очевидно, но выступить против тоже не решатся — обстановка не та на улицах. А Горбачев будет недоволен, но и он в присутствии депутатов не решится протестовать.

Эту акцию Ельцина надо было мощно поддержать. Что можно было сделать в Москве? Наши размышления все больше концентрировались вокруг занятия базы КПСС — зданий ЦК и МГК.

Еще 23 августа народ собирался вокруг здания ЦК. Мне звонил сначала Примаков, затем Горбачев. Просили предотвратить погром. Я в тот день еще рассчитывал на нормальное развитие процесса ликвидации КПСС. Мы послали депутатов, сотрудников мэрии и префектур, активистов Демократической России». Людей удалось передвинуть от здания ЦК КПСС на площадь Дзержинского.

Но 24 августа вновь усилилось стихийное недовольство масс характером развития послепутчевских событий. Людей можно было понять: для чего погибли ребята возле Белого дома, если все остается по-старому? Нужны были зримые, осязаемые, наглядные доказательства перемен. Памятники снести — но ведь это утешение для думающих на самом элементарном уровне. Все, кто размышлял — а это было подавляющее большинство, — понимали, что снятие мраморных или бронзовых фигур — итог явно недостаточный. Настроения подогревались крайними антикоммунистическими партиями и группировками. Кое-кто из структур КПСС хотел обострения ситуации, чтобы на фоне разгула и погромов акции ГКЧП выглядели бы невинными детскими забавами. Были и те, кто успел за три дня ГКЧП настрочить массу доносов и в ЦК, и в МГК, и в КГБ и теперь рвался первым войти в их здания, чтобы все сжечь.

Но к нам и на самом деле поступали сведения из достоверных источников, что везде — от ЦК до РК, от КГБ СССР до КГБ районов — жгут бумаги, пытаются что-то увозить и т. д.

И все же главной была мысль, что, когда Ельцин начнет зачитывать указ о приостановке деятельности КПСС, в Верховном Совете России должен уже быть весомый и, главное, не допускающий обратного хода аргумент. Таким аргументом могло стать именно взятие зданий ЦК КПСС и МГК.

Но чтобы войти в эти здания, недостаточно было решения мэра. Это ведь организация союзного уровня. С союзного уровня никакой поддержки мы получить не могли. Оставался российский. И опять-таки не парламент, а Президент. Но было неудобно, чтобы решения по зданиям принимал тот же Президент, который потом подпишет указ о КПСС. После переговоров с Бурбулисом договорились, что он как государственный секретарь подпишет бумагу, разрешающую нам занять здания ЦК. По МГК решали мы сами. Всей операцией руководил префект Центрального округа Александр Музыкантский (он же заместитель премьера правительства Москвы), управляющий делами мэрии Василий Шахновский и заместитель генерального директора департамента мэра Александр Соколов, депутат Моссовета, майор армии (он был потом назначен мною кем-то вроде коменданта комплекса ЦК КПСС). Надо было убедить части КГБ СССР, охранявшие ЦК (что само по себе было беззаконием — почему государственная власть охраняет помещение одной из партий страны?), уйти.

ЦК — это гигантский узел связи со страной, комплекс подземных сооружений, все системы обороны, включая ядерную. Договорились с КГБ, что они останутся охранять подземный комплекс, а из здания уйдут.

Далее надо было обеспечить безопасность уходящих из ЦК его сотрудников. Конечно, они могли быть соучастниками путча, но это — дело следствия и суда, никаких самосудов допустить нельзя. По нашим сведениям, лидеры в ЦК 24 августа уже не пришли, а вот в МГК Прокофьев находился в своем кабинете. Я поручил Шахновскому и Соколову лично обеспечить эвакуацию Прокофьева и других руководителей. Но при этом не допустить выноса каких-либо документов. Другими словами, обыск становился неизбежным.

Я думаю, что Музыкантский и другие участники этого события расскажут когда-нибудь много интересного. А меня тогда интересовало одно: темп. К моменту начала выступления Ельцина здания должны быть взяты.

Я понимал историческое значение происходящего. Передо мной был телевизор: шел репортаж о встрече депутатов Верховного Совета России с Горбачевым. А сбоку стоял телефон, по которому поступала информация со Старой площади.

Наконец каким-то усталым и будничным голосом мне сообщили: мы в здании ЦК. Охрана КГБ ушла. Персонал эвакуирован. Удалось вывести и Прокофьева. Мы звоним из бывшей приемной Генерального секретаря ЦК КПСС.

Свершилось. Я знал, что это удар. Изгнания из зданий КПСС уже не переживет.

Как и при взятии Зимнего дворца в 1917 году, взятие ЦК КПСС обошлось без жертв. Но, в отличие от 1917 года, не было ни залпов орудий, ни выстрелов. Это имело огромное значение для будущего. Закладывался фундамент российской демократии, нельзя было, чтобы в него попала хотя бы капля крови.

В эти минуты я понял: дело сделано. Величайшее событие конца ХХ века свершилось. Эксперимент с государственным тоталитарным социализмом закончен. Что бы ни было потом, сколько бы лет ни занял процесс, как бы ни было противоречиво развитие — начинается отсчет новой эпохи.

Я как ученый-экономист уже много лет назад пришел к выводу, что когда-то это обязательно произойдет. Что этот вид социализма обречен.

Я, занявшись политикой, старался приблизить его гибель, облегчить России муки родов нового общества.

Но я не верил, что это произойдет при моей жизни, при моем участии. Но — произошло. Если я ничего больше не сделаю для России и ее народов, этот час, час взятия зданий ЦК, оправдает, по крайней мере, для меня самого, всю мою жизнь, все ее беды, ошибки, противоречия.

Ельцин зачитывал на экране исторический указ о КПСС. Я подумал: это произошло. Господи, это произошло! Это ведь наша Россия. Здесь свои обычаи. Назад покойников не носят, говорит старая русская пословица. Разгром зданий — это конец.

Потом были митинги. Был митинг победы. Я выступал на нем. Я говорил о роли москвичей, о роли молодежи.

Потом были похороны павших героев. И опять я говорил. Кстати, именно я настоял на том, чтобы пригласили на похороны не только православных священников, но и иудейских. Ведь один из погибших был евреем»[438].

В этот день, то есть 23 августа, когда Попов руководил «третьей акцией» по захвату зданий ЦК КПСС и ЦК МГК, Ельцин вызывает президента СССР — именно вызывает, а не приглашает — на заседание Верховного Совета РСФСР.