Это звучит как гром среди ясного неба. Король в самом деле бессилен. Что ему делать? Как поступить? Парижане просыпаются наутро счастливыми. Король, разумеется, деспот, тиран, но против его тирании можно и нужно бороться. Это так славно, так хорошо! Им давно нравится этот славный Карон. Они должны его поддержать. Они поддерживают его. Они устремляются к его дому, к воротам тюрьмы. Они требуют свободы и справедливости. Они веселятся, поют его песенки и отвечают задиристым смехом полиции, которая требует, чтобы они разошлись.

Король вызывает Ленуара. Ленуар вызывает Гюдена де ла Бренельри и просит его, чтобы он по-дружески побеседовал с мсье де Бомарше и убедил его покинуть тюрьму. Возможно, с ним поступили несправедливо, но ведь и упрямство не приводит к добру, к тому же долг подданного обязывает его повиноваться распоряжениям короля.

Гюден де ла Бренельри устремляется на свидание с узником и передает ему любезную просьбу префекта полиции. Однако Пьер Огюстен непреклонен. Тут же он диктует письмо королю, которое, окажите мне дружескую услугу, Гюдену де ла Бренельри надлежит аккуратно перебелить и отправить по назначению. Он утверждает, что в этом деле затронуто его достоинство, затронута его честь:

«Я не могу принять от Вас обратно придворные должности, сир, ибо в настоящее время из-за причиненной мне несправедливости я вычеркнут из списка ваших подданных. Если справедливость не восторжествует, сир, я останусь вне закона. Честь моя поругана, общественное положение подорвано, и покуда не рассеются тучи, которые бросают на меня позорную тень в глазах нации, Европы и Америки, до тех пор не будет восстановлен и мой кредит и, следовательно, пострадает не только мое личное состояние, но и состояние полусотни моих друзей, связанных со мной деловыми отношениями…»

Нельзя не отметить, что Пьер Огюстен довольно дерзко отступает от истины. Конечно, он оскорблен, и все-таки его общественное положение не подорвано ни на малую толику и его кредит вовсе не рушится в глазах смекалистых коммерсантов. Скорее напротив, благодаря несправедливости, которую по глупости совершает король, его общественное положение ещё укрепляется, хотя, кажется, ему уже некуда укрепляться, а в кредит ему дать чуть ли не каждый из тех, у кого имеются лишние деньги.

Одержав столько несомненных и громких побед, он жаждет новой победы. Чтобы добиться её, он должен заставить короля принести ему публичные извинения. Он и добивается своим, теперь уже добровольным, сиденьем в тюремной грязи, с оборванцами, с клопами и с крысами. И король начинает соображать, какую нелепую ошибку он совершил. Король не знает, что делать. Извиняться очень не хочется, а решиться законопатить этого негодяя в Бастилию на вечные времена, как сделал бы его прадед, он не способен, ведь, в сущности, он не король.

И он призывает министров: как, мол, мне, господа, поступить. Он всего лишь свои обязанности перекладывает на них, а вместе с обязанностями и ответственность за вынесенное решение. Министры хорошо понимают, что он не король, и не хотят отдуваться вместо него. Конечно, надо бы законопатить в Бастилию этого наглеца, так ведь гнев народа падет на их головы, а король выйдет сухим из воды. Звезд с неба они не хватают, но они и не круглые дураки, чтобы отдуваться за королевскую глупость. Они рассуждают дипломатично. Рассуждают о том, что с этим Бомарше действительно поступили несколько круто, да дело, ваше величество, даже не в том. Видите ли, главная-то загвоздка именно в том, что этот тип слишком близко стоит к важнейшим государственным тайнам, слишком много знает, другими словами, и может в отместку кое-что разболтать из того, о чем болтать ни под каким видом не следует. Они притворно вздыхают. Из этого следует, что придется принести извинения.

И король возлагает переговоры с несговорчивым подданным министру финансов. Уже этим назначение затворнику оказана высокая честь. Ему и этого мало. О его победе должен знать весь Париж. Так вот, завтра же кабинет министров в полном составе явится в театр Французской комедии и отсидит на постановке «Женитьбы Фигаро». Принято. Министр финансов смеется. Он человек по натуре беспечный. Ему плевать, что там придумывает этот шельмец. Он готов потешиться вместе с ним. Этого, разумеется, мало. Шельмец продолжает. Принцы и сама королева должны разыграть «Севильского цирюльника» у себя в Трианоне. Принято, принято. Смеются на этот раз оба. И узник с достоинством произносит:

– Что ж, я готов! Я выхожу на свободу!

И в самом деле выходит. Оборванный, грязный, небритый. Его встречает толпа. Она ошеломлена его видом. Она изумленно молчит. Его с приветствиями, с радостными улыбками окружают актеры театра, капитаны, боцманы и матросы его кораблей. И толпа наконец приходит в себя. К нему бросаются с неистовым ревом. Его поздравляют. Его на руках приносят к карете. Его провожают до самого дома.

Утром, отмытый, в свежем белье, но небритый, он садится к столу и пишет предисловие к своему окончательно прославленному шедевру, который необходимо как можно скорее издать, поскольку нынче его играют везде по случайным и ошибочным копиям, а издатели эти копии издают. При этом, натурально, никто не платит ему. Он должен защитить свои авторские права. И он защищает. Он без тени смущения ставит себя в один ряд с Мольером, с Расином. Заодно он отстаивает свое право выводит на чистую воду своих современников, как это делали и они, а под конец он дает пощечину своим бессовестным критикам и клеветникам:

«Назидательность произведения в целом и отдельных его мест в сочетании с духом несокрушимого веселья, разлитым в пьесе, довольно живой диалог, за непринужденностью которого не виден положенный на него труд, да если к этому прибавить ещё хитросплетенную интригу, искусство которой искусно скрыто, которая без конца запутывается и распутывается, сопровождаясь множеством комических положений, занятных и разнообразных картин, держащих внимание зрителя в напряжении, но и не утомляющих его в течение всего спектакля, длящегося три с половиной часа на такой опыт не отважился ещё ни один писатель/, – что же тут оставалось делать бедным злопыхателям, которых всё это выводило из себя? Нападать на автора, преследовать его бранью устной, письменной и печатной, что неуклонно и осуществлялось на деле. Они не брезговали никакими средствами вплоть до клеветы, они старались погубить меня во мнении тех, от кого зависит во Франции спокойствие гражданина. К счастью, мое произведение находится перед глазами народа, который десять месяцев подряд смотрит его, судит и оценивает. Разрешить играть мою пьесу до тех пор, пока она будет доставлять удовольствие, – вот единственная месть, которую я себе позволил. Я пишу это вовсе не для современных читателей; повесть о слишком хорошо нам известном зле трогает мало, но лет через восемьдесят она принесет пользу. Будущие писатели сравнять свою участь с нашей, а наши дети узнают, какой ценой добивались возможности развлекать отцов…»

А вечером он сидит в своей ложе. Члены правительства все налицо. Зрители встречают его очередную победу овацией. Члены правительства приветствуют его натянутыми улыбками. Он встает и раскланивается.

Что ж, и на этот раз он победил…

В Трианоне начинаются репетиции. Роль Фигаро станет исполнять принц Карл, брат короля, а роль Розины, молодой и проказливой, берет на себя королева. Целые дни проводят они в небольшом, но великолепном придворном театре, сверкающем белым мрамором и позолотой. Лучшие исполнители из Французской комедии дают им свои указания. Лучшие портные и белошвейки сочиняют ослепительные костюмы, которые должны подчеркнуть изящество и великолепие королевской семьи, соизволившей показаться на сцене. Пьер Огюстен, тоже целыми днями, просиживает в темных рядах и тоже время от времени дает указания венценосным актерам, которые, как ни стараются, не умеют играть.