Понтифик обеспокоился также тем, что возвращение к богословским дискуссиям прямо или косвенно поставит под сомнение авторитет Римского епископа: «Они (сторонники Тимофея. – А. В.) дерзают искать себе права на похищенное достоинство и вызывать на Соборы неповрежденную веру Апостольского учения», – замечал он царю[990]. Поэтому, зачем новый Вселенский Собор? Достаточно принять адекватные меры к еретикам и бунтовщикам, что, собственно, и делает император.

Далее следует тонкий пассаж, из которого мы неожиданно узнаем, что сомнения в истинности Халкидонского исповедания – суть прямое следствие 28‑го канона. Настраивая императора против Константинопольского архиерея, св. Лев Великий недвусмысленно обвиняет архиепископа Анатолия в плохом исполнении собственных обязанностей.

Он пренебрежительно называет того недеятельным в ниспровержении возникших ересей, вновь исподволь подталкивая царя отказаться от опасных нововведений. Получается так, что при старой, Никейской, иерархии церковных кафедр никаких бед никогда бы не случилось. Как ни в чем не бывало он просит императора восстановить честь Александрийской кафедры, ссылаясь на ее прежние заслуги перед Церковью. Как будто все дело заключается лишь в фигуре Диоскора, из-за которого страдает великая апостольская кафедра Египта[991]. В целом в период с 457 по 460 г. папа написал императору 10 посланий, в которых настойчиво отстаивал свою позицию.

Но эти нападки не возымели успеха. Император прекрасно понимал, к чему клонит папа, и не собирался менять устойчивую тенденцию «симфонических» отношений своих великих предшественников с Константинопольской кафедрой. Он просто проигнорировал слова апостолика, не удостоив их ответа. Что же касается основного вопроса, то после того, как все опрошенные епископы вновь подтвердили, что для них Халкидон – «безопасный и прочный якорь, который стал неприступным щитом и непреодолимым оружием против всякой еретической тирании», он отказался от мысли созвать новый Вселенский Собор[992].

Получив общее мнение о неканоничности избрания Тимофея, император св. Лев Великий велел отправить того в ссылку вначале в Гангр, а затем, по просьбе местного епископа, еще дальше – в Херсон, что располагался в Таврии. По его поручению на место Элура был рукоположен Тимофей Салофакиол (460—475) (что переводится «Белый»), всеми любимый православный муж[993].

Мягкий и добрый, он добился отмены административного указа о разрушении монофизитских монастырей близ Александрии. Об этом патриархе рассказывали множество историй, сделавших ему «имя». Так, однажды к нему привели женщину, которая шла крестить своего ребенка к монофизитам. Но Салофакиол не только не отругал ее, но, напротив, приказал выдать женщине холст для новорожденного. Своим же клирикам он заметил: «Монофизиты такие же христиане, как и мы; всякий человек вправе веровать и славить Господа, как он хочет». Все население Александрии любило «царского» патриарха и часто встречало его на улице словами: «Хотя мы с тобой и не имеем общения, но мы тебя любим»[994].

Однако иногда проскальзывали и сомнительные инициативы. Но однажды, явившись в Константинополь, он в присутствии царя вступил в спор с новым Константинопольским патриархом Геннадием (458—471), доказывая тому, что не принимает его второго места в Кафолической Церкви, и требовал от императора восстановить старинную иерархию. Его уклончиво поддержал и Римский епископ, подтвердивший св. Льву Великому, что привилегии каждой епархии должны быть восстановлены в первоначальном положении. Однако царь не принял таких советов[995]. Впрочем, данный факт признается далеко не всеми исследователями.

Время было очень непростое. Бурлила Церковь, за внешним спокойствием на политическом олимпе скрывалась борьба за первенство в Империи между императором и Аспаром. Казалось, сама природа пробудила мощные, разрушительные силы и заставляла сердца сжиматься в тревоге. На второй год царствования императора, в 458 г., страшнейшее землетрясение потрясло Антиохию, в Константинополе случился пожар, пожравший значительную часть города, во Фракии и на побережье Малой Азии прошли землетрясения, так что часть острова Книда ушла под воду, а поселки оказались смыты селевыми потоками[996].

Внешние опасности также не оставляли собой Римскую империю. В 463 г. к св. Льву прибыло посольство от новых варваров – сарагуров, урогов, оногуров, которые, теснимые савирами и аварами, просили помощи у римлян. Они были благосклонно приняты царем, но после, следуя своим традициям, вскоре забыли о договоре и доставляли массу хлопот набегами и грабежами.

В 464 г. перед императором встали новые проблемы: прибыли послы из Рима и умоляли защитить их от вандалов, разорявших Италию. Для переговоров с варварами в Италию был отправлен Татиан, незадолго перед этим получивший высокое звание патриция, но его посольство не имело успеха. Гейнзерих отказался даже принять римского посла. А спустя некоторое время с посольством прибыли посланники Персидского царя, который потребовал от Константинополя выставить гарнизоны в окраинных крепостях или уплатить деньги за их охрану, а также помощи в борьбе с гуннами-кидаритами. Царь вполне обоснованно решил потянуть время, выдвинув встречные условия взаимодействия обоих государств на границах. Для их обсуждения св. Лев направил в Персию сановника Констанция, для солидности возведенного в звание эпарха и получившего титул патриция[997].

Его посольство сопровождалось многими приключениями, в том числе римляне стали свидетелями одной жестокой «шутки», авторство которой принадлежало Персидскому царю Перозу I (459—484). Устав от войны с гуннами, он предложил их молодому и еще неженатому предводителю Кунху в жены свою дочь в знак мира и добрососедства. Конечно, гунн согласился – но откуда было ему знать, что коварный перс выдал за него не дочь, а служанку, которую соответственно обстоятельствам переодели в царские наряды? Все было бы ничего, но вскоре новобрачная раскрыла своему мужу хитрость Персидского царя, и гунн в ответ заманил к себе 300 знатных персов и всех изуродовал. Как и можно было предположить, война между персами и гуннами вспыхнула с новой силой. Когда Констанций прибыл к Перозу, тот не смог дать ему никакого удовлетворительного ответа на римские предложения в связи с резким изменением ситуации и вернул его обратно в Константинополь[998].