время как Франклин Рузвельт преследовал его, британская королевская семья превозносила его. По словам Георга V, он чувствовал себя комфортно только с двумя американцами - Джеком Морганом и послом Уолтером Хайнсом Пейджем. (Внучка Джека Джейн вышла замуж за внука Уолтера Пейджа, который носил фамилию посла и стал послевоенным председателем Morgan Guaranty). После съемок в Ганнохи в качестве гостя Джека Георг VI сказал сэру Джеральду Кэмпбеллу: "Я считаю мистера Моргана величайшим джентльменом в мире. Всякий раз, когда он входит в комнату, я инстинктивно чувствую, что должен встать". Когда Ламонт сообщил об этом, Джек смущенно сказал, что это заставило его почувствовать "некоторую робость; но мне, естественно, очень приятно слышать такие приятные слова от человека, которого я знаю уже значительное количество лет". Джек усадил на свое колено дочь короля, будущую королеву Елизавету, а его дружба с королевской семьей стала одним из факторов, повлиявших на то, что Морган Гренфелл впоследствии распорядился значительной долей личного состояния Елизаветы II.

Партнеры Morgan Grenfell так и не смогли в полной мере ответить на это восхищение. Несмотря на реальную привязанность к нью-йоркским партнерам, они не были увлечены американской историей и, вероятно, находили эту страну очаровательной, но провинциальной. К концу 1930-х гг. несколько лондонских партнеров стали высокопоставленными персонами, пэрами королевства - Гренфелл (лорд Сен-Жюст), Смит (лорд Бистер), Том Катто (лорд Катто). Институциональные связи связывали их с британской властью так же прочно, как и их нью-йоркских собратьев. Смит был управляющим Королевской биржевой страховой компании и председателем Ассоциации консерваторов и юнионистов лондонского Сити. Гренфелл, страдавший в то время от проблем с сердцем и легкими и лежавший с пластырем на легком, был членом парламента и директором Банка Англии, а в свой герб включил символ Банка Англии.

J. П. Морган и компания всегда нанимали талантливых аутсайдеров - Перкинса, Дэвисона, Морроу, Ламонта и Леффингвелла, которые поднимались благодаря своему интеллекту. Morgan Grenfell набирала сотрудников из более узкого круга членов семьи и друзей. Это придало фирме врожденные черты, атмосферу тепличного уюта и душного самодовольства, что к 1950-м годам привело к ее опасному окостенению. Сын лорда Бистера Руфус стал партнером, а Фрэнсис Родд, сын бывшего британского посла в Риме, был женат на сестре Руфуса. Партнеры Morgan Grenfell отличались замкнутостью высшего сословия. Первый лорд Бистер, Вивиан Хью Смит, является лучшим примером. Будучи сквайром Тасмор-парка в Оксфордшире, он предавался безумной страсти к скачкам. Каждый год он ездил в Ирландию, чтобы купить их, но так и не смог реализовать свою амбициозную мечту - выиграть Grand National. В ответ на замечание, которое кто-то, возможно, счел бы оскорбительным, но Бистер, несомненно, оценил, Ламонт сказал ему: "Вы ведете прекрасную жизнь. Вы - мой идеал английского джентльмена Викторианской эпохи". Это были не те люди, которые были увлечены американской культурой.

После принятия закона Гласса-Стиголла компания J. P. Morgan and Company не только стала миноритарным акционером Morgan Grenfell, но и стала более дистанцированной от ее дел. Как пояснил Ламонт, "Morgan Grenfell & Co. считает, что бизнес, осуществляемый через них, - это их бизнес". После того как Дж. П. Морган сделал выбор в пользу коммерческого банкинга, Нью-Йорк и Лондон уже не могли совместно выпускать ценные бумаги, как это было в 1920-е годы. А иностранное кредитование сокращалось на протяжении всей депрессии. Утомленные слабым фунтом стерлингов и правительственными ограничениями на зарубежное кредитование, торговые банки Сити, уставшие и лишенные воображения, погрузились в глубокий сон, от которого они не пробудились до алюминиевой войны конца 1950-х годов.

Наиболее серьезную угрозу единству J.P. Morgan-Morgan Grenfell представлял внешний долг, который, как тяжелое похмелье, остался от кредитного загула 1920-х годов. Первый раскол произошел с немецким долгом. Нацистская политика выборочных дефолтов породила неприязнь между домами Моргана в Лондоне и Нью-Йорке. Затем в марте 1938 года, казалось, история повторится. Гитлер ввел свои войска в Австрию и триумфально въехал в Вену, приветствуемый восторженными толпами. Исполняя пророчество "Майн Кампф", он превратил Австрию в немецкую провинцию, а гестапо развязало волну насилия против евреев и других неугодных.

Партнеры J. P. Morgan and Company сразу же опасались дефолта по огромному займу на восстановление Австрии 1930 года. Не меньше, чем во времена Пирпонта, банк испытывал фанатичное чувство ответственности за выпущенные им облигации. Британская часть займа находилась под управлением нескольких лондонских банков, в том числе Morgan Grenfell. Стали бы нацисты выполнять австрийский долг? Или они отнесут его к репарационным займам Германии и заявят, что он был навязан Австрии союзниками? И самое главное - пойдет ли Германия на сепаратную сделку с Англией?

Власть Хьялмара Шахта продолжала ослабевать. Все больше недовольный нацистами, он опасался инфляционных последствий наращивания военного потенциала Германии: он дерзко заявил своему заклятому сопернику Герингу: "Ваша валютная политика, ваша политика в отношении производства и ваша финансовая политика [являются] несостоятельными".

По словам Шахта, после аншлюса Австрии он втайне потерял всякую симпатию к Гитлеру и стал подумывать о его свержении. Однако его отступничество было тщательно замаскировано. Шахту было поручено возглавить Национальный банк Австрии и подчинить его финансовую систему немецкой денежной политике . Через две недели после бескровного вторжения он собрал сотрудников центрального банка и произнес устрашающую речь: "У нас не найдет будущего ни один человек, который не был бы всей душой за Адольфа Гитлера. . . . Рейхсбанк всегда будет только национал-социалистическим, иначе я перестану быть его руководителем". После произнесения клятвы верности фюреру он возглавил бодрое скандирование сотрудниками банка "Зиг хайль!". Шахт уволил доктора Кинбока, австрийского банкира, который в начале 1920-х годов предложил Морганам гобелены Гобелина в качестве залога по кредиту. Позднее Шахт с присущим ему самодовольством объяснял: "Я позаботился о том, чтобы он смог уйти на пенсию в полном составе и с отличием, хотя было известно, что он частично еврейского происхождения". Старые еврейские венские банки были разорваны на части. Барон Луи фон Ротшильд был арестован, заключен в тюрьму и освобожден только после того, как передал все активы Ротшильдов в Австрии государству.

Дом Моргана внимательно следил за немецкими выступлениями по поводу австрийского долга. Вальтер Функ, сменивший Геринга на посту министра экономики незадолго до аншлюса, делал заявления, в которых австрийские кредиты приравнивались к немецким, и утверждал, что и они были предоставлены союзниками лишь для обеспечения репараций. Он разглагольствовал об интригах банкиров и коварных политиков, которые сговорились втянуть Германию в "долговое и процентное рабство". В Нью-Йорке Ламонт нервно следил за признаками сделки между Англией и нацистами. 25 апреля 1938 г.