страдая от боли, провел в аэропорту Нового Орлеана. Все это не обошлось без последствий: когда Родни госпитализировали в следующий раз, он отказался снимать свою одежду. Но, так или иначе, несмотря на болезни, не позволявшие ему вести активный образ жизни, и на то, что другим людям он казался беспомощным калекой, он был рад, что ему удалось выжить и воссоединиться с семьей.

Родни казалось, что люди должны извлечь из всего, что произошло в Мемориале, один простой урок: «Всякий раз, когда ты можешь спасти чью-то жизнь, делай это». Родни Скотт был уверен: если удалось вывезти из больницы его, значит, можно было вывезти и всех остальных. То, что случилось, не должно было случиться. Он любил повторять: «Все можно сделать – было бы желание». По его убеждению, для спасения людей нужно было использовать все возможности.

Когда Родни был моложе, он работал медбратом. Он не был уверен, что врачи и медсестры Мемориала в самом деле подвергли тяжелых больных эвтаназии. Но, размышляя о такой возможности, никак не мог себе представить, о чем они думали, решая, кому жить, а кому умереть. «Как можно говорить, что эвтаназия лучше эвакуации? – возмущался Родни. – Раз человек подавал признаки жизни, значит, его нужно было вывезти… всех нужно было вывезти. А уж кому суждено выжить, а кому нет – решать Господу».

* * *

Отец Джон Марси, больничный священник, будучи человеком предусмотрительным и осторожным, рассказал всем, кому мог, что не присутствовал при проведении эвтаназии – если таковая вообще имела место. Еще он часто повторял, что не является специалистом по биоэтике, но считает, что врачи, вынужденные принимать тяжелые решения, должны исходить из интересов пациентов и их родственников, а не своих собственных. Так или иначе, отец Марси верил, что медики Мемориала сделали для больных все, что было в их силах. И еще он верил, что Бог милостив и прощает людям их грехи.

* * *

Доктор Брайант Кинг продолжал жить вдали от Нового Орлеана, отклоняя просьбы телеканала Си-эн-эн об интервью из соображений безопасности. Один друг предупредил его, что богатые люди, пытавшиеся его дискредитировать, вполне способны заставить его замолчать и просто-напросто избавиться от него. «Ничего не говори, – посоветовал Кингу приятель. – А лучше всего тебе куда-нибудь уехать и сидеть там тише воды и ниже травы. Не высовывайся, если не хочешь, чтобы на тебя открыли охоту».

Кинг во время стихийного бедствия почти все время находился рядом с Поу. Это он дал указание прекратить уход за пациентами на втором этаже. Он считал, что Анна Поу безупречно выполняла свои обязанности. Однако позже он недоумевал, как человек, с которым у него были такие прекрасные, сердечные отношения, мог так легко поддаться чьим-то уговорам и совершить столь ужасный поступок. Любой врач, как бы он ни устал, в ответ на предложение ввести тяжелобольным людям смертельную дозу сильнодействующих препаратов должен был ответить: «Вы что, шутите? Нет, это недопустимо». Кинг много размышлял над тем, что могли сказать Анне Поу и другим медикам, чтобы убедить их умертвить пациентов. «Мы понимаем, что в обычной практике это не принято, но сейчас мы все же это сделаем, а потом притворимся, что ничего не было». Так, что ли? Нет, в это невозможно было поверить. И еще у Брайанта Кинга не укладывалось в голове то, что Анне Поу позволили продолжать работу в качестве практикующего врача.

* * *

Доктор Хорас Бальц покачал головой, услышав заявления Анны Поу на пресс-конференции. Он все еще глубоко переживал из-за эвтаназии, считая ее глубоко неэтичной и ничем не оправданной. Мысли о случившемся не давали ему покоя. Он чувствовал, что поступок Поу подорвал доверие людей к представителям медицины, являвшееся одним из краеугольных камней общества. И позиция медиков, которые всячески защищали и оправдывали Поу, лишь усиливала эту разрушительную тенденцию.

Поу благодарна Богу за то, что не оказалась в тюрьме? Бальц предпочел бы услышать, что она молит Бога о прощении за то, что нарушила заповедь «не убий».

После урагана «Катрина» британский таблоид «Мейл-он-санди» сообщал о женщине-враче, которая сделала то же самое, что Анна Поу. Издание процитировало ее, не называя имени. В ее словах было больше раскаяния, чем в словах Анны Поу:

Я не знала, правильно ли поступаю. Но у меня не было времени на размышления. Я должна была принимать решения быстро, причем под давлением обстоятельств, в крайне тяжелой и сложной обстановке. Поэтому я сделала то, что в тот момент казалось правильным. Я ввела морфий тем пациентам, которые агонизировали и должны были вскоре умереть, – чтобы избавить их от мучений. Если первоначальной дозы не хватало, я делала еще один укол. А ночью я молилась, чтобы Бог простил меня.

* * *

«У кого-нибудь из вас есть ощущение, что вы совершаете ошибку?» – с таким вопросом перед самым голосованием в июле 2007 года один из присяжных обратился к другим членам большого жюри. О сомнениях не сказал никто. Медсестры Мемориала, давая показания перед большим жюри присяжных, были очень грустными и не раз принимались плакать. Фрэнк Миньярд запомнил задавшего вопрос заседателя, пожилого мужчину, как «умного и проницательного человека», чья позиция отличалась от позиции привлеченных Миньярдом эспертов.

Присяжный, о котором идет речь, никак не мог понять, находились ли в больнице в четверг, 1 сентября 2005 года, медики компании «Лайфкэр», а также присутствовали ли они при введении их пациентам сильнодействующих препаратов. Два представителя руководства отделения «Лайфкэр» – заместитель администратора Диана Робишо и старшая медсестра Тереза Мендес – были приглашены для дачи показаний лишь на последнее заседание большого жюри. Представитель обвинения, задавая им вопросы, не слишком вдавался в подробности. Мендес рассказала, как Поу поднялась на седьмой этаж, в отделение «Лайфкэр», сказала, что берет на себя всю ответственность за пациентов, и сообщила, что им будет введена смертельная доза сильнодействующих препаратов. Что было дальше, ни Мендес, ни Робишо не знали, потому что отправились оповещать сотрудников о том, что им следует немедленно покинуть седьмой этаж.

Свидетель того, как именно все происходило, конечно же, имелся. Это была Кристи Джонсон, которая стояла у кроватей пациентов, когда Поу и медсестры делали им уколы. Два человека, близких к Кристи Джонсон, впоследствии утверждали, что она должна была дать показания большому жюри в тот же день, что и ее коллеги, только позже – из-за графика смен. Однако сторона обвинения ее так и не вызвала.

По мнению того самого проницательного присяжного, вынести обвинительный вердикт жюри помешало то, что