от присутствия противника гребни прилегающих к воротам стен и уничтожить остатки индусского войска, находившегося за пределами города. Войдя в город, мы устремились вперед, подобно стреле, вонзившейся в сердце врага, за нами следовало многочисленное войско, ведомое Кара-ханом. Войско наше хлынуло внутрь города подобно лавине, ринувшейся в узкий проток и, затем вырвавшись на простор, разветвившейся на множество рукавов, каждый из которых несся вперед по своему пути, не теряя связи со своим главным потоком. Жители, узнав о нашем прорыве внутрь город, подняли истошный вопль; визг женщин, плач детей, крики вражеских воинов слились в ужасающую какафонию звуков, не поддающуюся никакому описанию. Я все так же продвигался вперед, ожесточённо рубя направо и налево, пока не дошел до места, где казалось, царило относительное затишье. В том месте рукоятка секиры выскользнула из моей руки, осмотрев ее при свете факелов, к ужасу своему я обнаружил, что она вся в густой крови, затем я заметил, что все мои доспехи облиты кровью, словно меня окунули и вытащили из хауза (т. е. бассейна), наполненного человеческой кровью. В тот момент я огляделся, чтобы узреть находившихся рядом добровольцев-смертников, они так же как и я, с ног до головы были забрызганы кровью. Я сказал им: «Сегодняшней ночью вы совершили самое чистейшее омовение, ибо для воина нет омовения лучше и выше, чем омовение, совершенное кровью врага». Сзади подходили остальные добровольцы-смертники, за ними — основная часть войска. Там, где мы остановились, был спокойный участок города, лишь по сторонам слышались яростные крики и лязг сталкивающихся в схватке клинков. До того момента я не замечал, что ранен. Пока левый глаз не залило кровью, я и не чувствовал рану, нанесенную мне в область надбровья под нижний край шлема.

Это натолкнуло меня на мысль осмотреть все остальные части своего тела. Я обнаружил еще по одной ране на каждом из предплечий и пять — на обоих ногах, некоторые от ударов сабли, некоторые были нанесены копьем. Я крикнул, чтобы среди добровольцев смертников провели перекличку, чтобы узнать, сколько из них осталось в живых. В результате, выяснилось, что на ногах осталось сто двенадцать человек, я был сто тринадцатым. Среди нас, оставшихся в живых, не оказалось ни одного невредимого. Я сказал: «Заливающая мне глаза кровь мешает моему дальнейшему участию в бою. Всякий, кто подобно мне, чувствует, что не в состоянии продолжать схватку, пусть выходит из боя и следует вместе со мной залечивать раны, остальные же пусть продолжают биться». Семнадцать наиболее тяжело раненных отделились от общей массы и стали рядом со мной, остальные ринулись вперед, чтобы продолжить сражение.

Поручив командовать боем своему зятю Кара-хану, я мог не обременять себя задачами командующего и люди, стоявшие вокруг, повели меня в место, где раненным оказывалась помощь. Однако пока мы шли, раны на ногах (их было пять, как упоминалось) болели так сильно, сюда же прибавилась значительная потеря крови, что я потерял сознание и очнулся на перевязочном пункте, организованном внутри города. Стало ясно, что меня донесли туда на руках и передали лекарю.

Придя в себя, я обнаружил, что с меня сняты все доспехи, на голову, руки и ноги наложены повязки.

Небо над Дели выглядело багровым, я ощущал резкий запах гари и было видно, что в городе бушует огромный пожар. Я знал, что Кара-хан намеренно устроил его, чтобы еще больше подорвать дух защитников. Я хотел подняться чтобы идти, однако лекарь сказал: «О эмир, не поднимайся с места, иначе растревожишь раны, края которых только начали затягиваться. Учитывая, что ты и так потерял много крови, повторное кровотечение тебя убьет, твоя пища должна состоять их каймака (т. е. сливок), чтобы восстановилась кровь». Несмотря на этот запрет двигаться, я не мог оставаться в неведении о ходе сражения, поэтому через каждые несколько минут посылал запросы о том, как складывалась обстановка. Получив сведения о захвате всех городских ворот, я приказал, чтобы, пока не будут схвачены Малу Экбаль и Махмуд Халладж, никого из города не выпускать, а после того, как они попадут в наши руки, позволить свободно уйти лишь старикам и детям, оставив в плену молодых мужчин, женщин и девушек, ибо им предстояло стать гулямами (т. е. невольник, слуга) и наложницами.

Гул битвы все еще раздавался, когда я заснул, проснувшись, я обнаружил, что наступил день, однако над городом стоял такой дым, что сквозь него не могли пробиться солнечные лучи. Оглядевшись, я увидел, что все еще нахожусь на перевязочном пункте, некоторые раненные спали, некоторые сидели, привалившись спиной к стене. Мне принесли полную касу (название глубокой чаши) каймака, пока я спал, лекарь распорядился достать его и тот продукт принесли из нашего военного лагеря, что был за городом. Гуляму, принесшему каймак, я велел отдать его одному из раненных, открывших глаза, сходить и принести ещё каймака для всех остальных раненных. Он ответил: «О эмир, удалось приготовить небольшое количество этого продукта, которого достаточно для тебя лишь одного. Нет возможности достать его для всех». Я сказал: «Иди и передай мое повеление приготовить достаточно большое количество этого продукта, чтобы его хватило для всех раненных, потерявших много крови». Вызвав лекаря, я сказал: «Передайте раненным, что для них вскоре принесут каймак». И лишь убедившись, что сказанное мною передали как следует, я отведал немного каймака. В это время пришел Кара-хан с сообщением о том, что только что был схвачен Малу Экбаль, а Махмуда Халладжа поймали еще перед рассветом. Я спросил, какова военная обстановка. Кара-хан сообщил, что в некоторых кварталах города все еще имеет место сопротивление. Я сказал: «Используйте самих индусов, пусть они прокричат сопротивляющимся, что Малу Экбаль и Махмуд Халладж пленены и потому, дальнейшее сопротивление бесполезно, если они и после этого не сдадутся, тогда убейте всех».

Кара-хан спросил, поскольку сражение длилось до рассвета, наши воины не успели поживиться военной добычей, ибо не приступали к изъятию имущества и захвату пленных, в связи с чем просил разрешения начать разграбление города. Я дал такое разрешение, еще раз подтвердив, что воины вольны захватывать в виде добычи все, что пожелают, брать в качестве своих пленников кого захотят и вся эта добыча должна быть перемещена за черту города.

Кара-хан спросил, не желаю ли я чтобы он провел меня во дворец Малу Экбаля. Я ответил, что пока битва не завершится полностью, мне там нечего делать. Кара-хан сказал так же, что для моей охраны он расставил вокруг множество воинов, опасаясь, как-бы какие-либо, пришедшие в отчаяние индусы не напали на это