Бросить вызов монаршему верховенству и отказаться от присяги осмелились братья трех орденов: фанатично набожные францисканские обсерванты, картезианцы, подчеркивающие важность молитв и умерщвления плоти, – в сущности, просто кучка отшельников (именно к ним, естественно, мечтал примкнуть Мор) – и бригиттинский орден в Сайоне.

К обсервантам я питал особую привязанность. В их главной часовне в Гринвиче я венчался с Екатериной, и там же крестились Мария и Елизавета. Я знал, что представители этого ордена добродетельны и праведны. Но они полагали своей главной миссией проповедничество. Монах Пето уже осудил меня как Ахава.

Обсерванты славились красноречием, и их утверждения крайне ценились не только в Англии, но и за ее пределами. Я считал своим долгом утихомирить их, и мне это удалось. В августе тридцать четвертого года в стране было семь общин обсервантов, где жили сотни две монахов. К декабрю не осталось ни одной. Отказавшись признать над собой власть короля, они перестали существовать в Англии. Монастыри закрыли, и братьев разогнали. Вот так.

Из-за картезианцев возникли иные сложности. Они упорно чинили препоны как земным посредникам Господа, так и Его помазаннику королю. Они боролись, спорили и всеми доступными способами возводили досадные преграды… как и их полубогиня Екатерина. Как же они были похожи! Какие сходные умыслы созревали в их головах!

И их ждала одинаковая судьба: уединенное бытие и заточение.

Бригиттинцы, монашеский орден, принимавший как мужчин, так и женщин, жили в Сайонском монастыре поблизости от Ричмонда. Ричард Рейнолдс, их ученый приор, проявил ту же несговорчивость, что и Екатерина.

Остальные подданные приняли присягу. Даже домочадцы Мора. Мои послы вернулись из северных графств, и в их списках не оказалось мятежников, подписавшихся в отказном листе.

Королевское восстание завершилось успешно. Вызов, брошенный его святейшеству, – самовольное признание незаконным брака с Екатериной – получил одобрение благодаря присягнувшей на верность стране. Поразительным мне представлялась не сама возможность одобрения, а слабое сопротивление со стороны подданных. Осуждавшие меня пессимисты и недоброжелатели предсказывали, что ни англичане, ни папа, ни Франциск с Карлом не потерпят оскорбления веры. Однако английский народ пусть неохотно, но смирился, папе пришлось объявить мне священную войну, которую так и не поддержали Франциск и Карл. Отменная компания! А тем временем я правил самовластно, чествовал королеву Анну и вынудил остальных поступить так же.

Я неустанно молился о том, чтобы Мор и Фишер раскаялись и решили принести присягу. Они были восприимчивыми людьми, и, безусловно, Святой Дух мог снизойти на них.

А вот Анна, видимо, возлагала надежды на их стойкое противостояние. Я совершенно не понимал, почему она таила злобу на почти незнакомого ей Мора, ведь он вел себя по отношению к ней вежливо и почтительно.

– Нет, он отказался приехать на мою коронацию, – язвительно возразила она в ответ на мой вопрос, – и придумал оскорбительную притчу о том, что участие в ней повлечет за собой потерю его целомудрия.

Она возвела глаза к небесам и молитвенно сложила ладони.

– Он живет в другом времени, – рассмеявшись, заметил я. – Ему уже пятьдесят семь лет, и родился он, когда Англией правил еще мой дед. Потому и мысли свои он выражает архаически.

– Тогда я рада, что вам ближе веяния нового времени. Его мир стал passé[90].

– Passé. Зато вы, моя куртизанка, упорно продолжаете держаться за французский стиль!

Я заключил ее в объятия.

– Но он действительно стал passé, – заявила она и, смеясь, ускользнула от меня. – Мор хранит верность тому, что уже умерло. Возможно, тот мир был прекрасен, но он отжил свое, он умер. И не я виновата в этом! – явно разволновавшись, воскликнула Анна.

Мы сидели в зимней гостиной Ричмондского дворца. Во времена Екатерины в этой комнате висели занавеси с библейскими сюжетами, были устроены молитвенные ниши. Теперь в окна беспрепятственно лился солнечный свет, а из них открывался великолепный вид на замерзшую Темзу.

Внизу на речном льду резвилась молодежь. Юнцы, привязав к башмакам костяные полозья, скользили по гладкой поверхности и на ходу придумывали разные игры. Компания парней, вооружившись палками, гоняла туда-сюда округлые камешки. Издалека темные фигурки напоминали странных насекомых.

– Да, не я убила старый мир! – повторила Анна. – Ведь не из-за этих же мальчишек закончились летние праздники.

– Однако игры на льду могут кому-то показаться осквернением памяти о лете, – предположил я.

– Мору и ему подобным! – Она сурово взглянула на меня, сверкнув черными глазами. – Вы же не помилуете этих зловредных упрямцев? Само их существование будет постоянно оскорблять меня.

– Не помилую, если они не передумают, – сказал я.

И мои слова выражали не обещание, а суровую действительность. Я сожалел об этом и молился, чтобы обстоятельства изменились и перестали давить на меня.

– Хорошо, – вздохнула Анна. – А то я боялась, что вы предложите им облегченный образец присяги.

Ворочаясь по ночам в постели, я в самом деле обдумывал текст, затрагивающий только парламентский акт и не умалявший широту прав папы. Мне хотелось склонить к согласию Мора и Фишера, но так и не удалось облечь свои мысли в нужные слова. Как же Анна могла узнать об этом?

– Вариантов присяги не существует, – решительно заявил я.

Моя решимость, казалось бы, должна удовлетворить ее…

– Я отлично знаю, как вы любите Мора! – воскликнула она. – И знаю, как сильна и всеобъемлюща ваша привязанность! Она противоестественна!

– Что?

Таинственный намек озадачил меня.

– «Не ложись с мужчиною, как с женщиною; это мерзость», – выпалила она. – Книга Левит, глава восемнадцать, стих двадцать два.

– Анна! Невероятно! – вскричал я, а затем задал риторический вопрос: – С чего вы вдруг вздумали читать Старый Завет?

Неужели она преуспела в латыни?

– А разве я не права? – удивленно произнесла королева, оставив мой вопрос без внимания. – Вы возделывали с ним «сады души» вашей, резвились и играли, укрывшись от чужих взоров. Жаждали его одобрения и любви, стремились к ним и молили о них! И даже сейчас, когда он отверг вас и ответил на вашу любовь грубой пощечиной отказа, вы стремитесь смягчить и умиротворить его! Ваш любимчик должен принести особую присягу, созданную по заказу, выполненную по индивидуальным меркам и заботливо облегченную его возлюбленным… королем!

– Его любовь не имеет ко мне отношения, – возразил я.

– Жаль!

– Его возлюбленной стала боль, принявшая образ Христа.

«И он соединится с ней в своеобразном обряде, исполненном вместо священника моим палачом», – мысленно добавил я.

– Заумная аллегория, – пренебрежительно усмехнувшись, бросила Анна. – И она совершенно не проясняет то, как вы намерены спасти вашего избранника от той ямы, в которую, по словам библейского проповедника, упадет тот, кто копает