– Выбраться из нее очень просто. Надо лишь возвестить о своей верности, приняв присягу.

– О, неужели король не протянет своему другу щедрую руку помощи? В аллегорическом смысле.

– А вы изрядно поднаторели в аллегориях! Вам отлично удается изображать их, хотя в исключительно безвкусной и жеманной манере. В роли богини, окруженной щеголеватыми обожателями! Неужели вам нравится такой подхалимаж, слащавые, фальшивые вирши и любезности? Фи, миледи, я перерос их, достигнув двадцатилетия!

– Но до того времени вы уже правили Англией три года. Возможно, я тоже через три года последую вашему примеру.

– Нет, вам придется сделать это без промедления! Близится Великий пост, и вы надолго прекратите увеселительные приемы. Вы поняли меня, миледи?

– Несомненно. – В ее голосе явственно прозвучало презрение.

Все чаще и чаще наши разговоры заканчивались язвительными перепалками, исполненными затаенной враждебности, недоверия и слабеющего уважения. Однако я, как и прежде, желал свою жену и искал с ней встреч. Непонятная притягательность. Анна дразнила и мучила меня, не принося утешения моей душе.

Через несколько месяцев стало ясно, что противники присяги предстанут перед судом. В конце 1534 года парламент издал еще один закон: Акт о супрематии, провозгласивший меня главою церкви Англии и определивший как измену «злоумышленное стремление» лишить меня любого из моих законных титулов. Теперь узникам Тауэра предъявят новые обвинения.

Епископ Фишер спокойно переносил тюремное заключение, никак не пытаясь облегчить свою участь. Папа запоздало выступил в его защиту, провозгласив кардиналом. Но Фишера это уже не волновало. Он достиг преклонного возраста и, являясь, в сущности, продолжателем дел моей бабушки Бофор, после ее смерти так и не освоился в новом изменчивом мире. С самого начала «королевского дела» (именуемого порой «разводом») он ставил мне палки в колеса. В ходе официального слушания «бракоразводного» иска в Блэкфрайерсе Уорхем представил список всех епископов, поддержавших мою сторону, включив в него и Фишера.

Но Фишер, исполненный мрачного достоинства, встал и заявил:

– Это не моя подпись и печать.

Уорхем признал, что имя Фишера «добавили», допуская, что он выразит согласие с законным решением.

– Нет ничего менее законного, ваше преосвященство, – проворчал он.

Поначалу против меня выступали и другие, сам Уорхем к примеру. Но в конце концов из всего высшего духовенства при своем мнении остался один непреклонный Джон Фишер.

В итоге 17 июня 1535 года он предстал перед судом по обвинению в государственной измене, выразившейся в отказе признать за королем высшую церковную власть. Он заявил, что по Божественному закону король не может быть главой церкви, хотя пытался оправдаться, отвергая обвинение в «злоумышлении». Но суд вынес вердикт: виновен и заслуживает смертной казни.

Из Тауэра в суд доставили и настоятелей картезианских приоратов Бовейл (в Ноттингемшире) и Аксхольм (в Линкольншире). К ним примкнули еще три мятежных монаха из Лондонской обители. Все они в последний раз отказались дать присягу. По их словам, они никогда не предполагали, что личное мнение может быть преступлением. Но это не убедило дознавателей. Каждого из них приговорили к символическому повешению, после чего еще при жизни их надлежало выпотрошить, внутренности сжечь, а тела четвертовать. Приговор привели в исполнение четвертого мая. Говорят, что изменники шли на казнь, радуясь и распевая псалмы, и совершенно спокойно смотрели, как четвертуют по очереди их собратьев.

Нерешенным оставалось дело Мора.

Ему тоже пришлось предстать перед судом, перед грандиозным и публичным судом в самом большом зале королевства: в Вестминстере, где проводились коронационные пиршества. Мор не мог рассчитывать на меньшее, достигнув великой славы и власти в политическом мире.

Сначала было несколько предварительных слушаний, или дознаний. Этим занимались Кромвель, Кранмер, Одли (сменивший Мора на посту канцлера), Брэндон и Томас Болейн. Перед ними он хранил молчание. Я мог бы сообщить о его сложных умозаключениях, но не захотел. Правда заключалась в том, что он (будучи опытным адвокатом) сам провел свое дело с законным педантизмом, то есть, по существу, свел его к выяснению того, являлось ли его безмолвие злонамеренным. Таким образом, судьи обсуждали не самого Мора, а разные с юридической точки зрения толкования молчания.

Его софистика и приверженность букве закона не произвели впечатления на судей, и они признали его виновным.

Мор наконец понял, что его тактика не принесла ему пользы (и что судьи докопались до истинных его намерений), и попросил дозволения сделать заявление. Его просьбу удовлетворили.

– Сие обвинение основано на парламентском законе, который прямо противоположен законам Господа и Его Святой церкви, – сказал он.

Далее Мор пустился в объяснения того, что нельзя издавать законы, управляющие церковью в отдельной стране, если они противоречат законодательству других государств. Англия не вправе объявить себя вне закона, признанного в остальном христианском мире. А наш парламент во главе со мной такое право за ней признал… И на том прения закончились.

Я удержался от описания подробностей судебного процесса Мора, к чему ворошить печальное прошлое… Мучительно вспоминать каждый шаг или весомые аргументы, когда одно действие, одно слово могли изменить приговор. Родственники навещали Мора в Тауэре, прилагая все силы к тому, чтобы уговорить подписать присягу, оправдаться и выйти на свободу.

В Тауэре он проводил время в сочинениях. Там из-под его пера вышли несколько трудов, частично на латинском, – самым значительным из них стал трактат «Моление душ», в коем он размышлял о последних часах жизни Христа, – а также прочие благочестивые произведения на английском языке: «Диалог об утешении в невзгодах» и «Четыре насущных предмета». В последнем трактате действительно описывались четыре вещи, которые человеку суждено познать на смертном одре: смерть, суд Божий, муки чистилища и вечные небесные радости.

Всесторонне исследовав уход из жизни, Мор пришел к выводу, что не бывает понятия «легкой» смерти. «Ибо пусть не случилось худшее, пусть ты еще только при смерти, однако по меньшей мере уже лежишь в постели, твоя голова раскалывается от боли, ноет спина, кровь струится по жилам, сердце бьется, грудь вздымается, плоть дрожит, твой рот открыт, нос заострился, ноги мерзнут, захват пальцев слабеет, дыхание сбивается, силы покидают тебя, жизнь иссякает, близится смерть…» – и все эти мучения нам предстоит перенести.

Из окна в Тауэре Мор смотрел, как увозят в Тайберн к месту мучительной казни картезианских монахов и Ричарда Рейнолдса из Сайона. Говорят, он жадно смотрел на них, а потом сказал своей дочери Маргарет (она продолжала навещать его и умоляла раскаяться): «Вот, Мэг, разве ты не видишь, как сейчас эти благословенные отцы радостно, словно женихи на венчание, отправляются на смерть?»

Он бранил себя за грешную жизнь. Более того, его