всегда удручали мысли о греховности людских намерений и существования всего земного мира.

Мор писал:

«Но ежели истощены мы мучениями и горестями упорных стремлений изменить наш мир, средоточие забот и покаяний, превратить его в блаженный покойный приют, ежели стремимся познать мы Небесный покой на земле, то навеки лишаем себя истинного счастья, и сами запоздало, уже не надеясь на прощение, приходим к покаянию и к принятию невыносимых нескончаемых страданий».

Мор полностью отдался во власть своих тайных страстей. Рассказывают, перед тем как пойти на первое дознание, он закрыл калитку в Челси и пробормотал: «Хвала Господу, битва наконец выиграна». Он бежал из спокойного дома, от жены и детей и возблагодарил Бога за то, что они не будут больше досаждать ему, удерживать от пути монаха, которым он хотел стать в юности, когда служил послушником у картезианцев. Он больше никого не хотел видеть. Непостижимый выбор! За долгие годы ни я, ни мои придворные мудрецы не смогли понять его.

Когда Маргарет приходила к нему в Тауэр, он выразился с предельной ясностью: «Я уверяю тебя, поверь мне, родная добрая дочь, если бы не было у меня жены и вас, детей моих, я не выдержал бы так долго мирской тесноты… удушающей тесноты».

Итак, он прошел испытание, отрекся, хотя и запоздало, от всего бренного и преходящего и мог с чистой совестью принять свои обеты. Душа его, несомненно, получила великое облегчение. Он не разочаровал и не предал самого себя ради суетной жизни.

Казнь назначили на 6 июля 1535 года. Мор сообщил дочери: «Как уместно и подобающе, что моя встреча с Богом произойдет в такой славный день – в канун праздника Фомы Кентерберийского»[92]. Его свидание с вечностью совпало со значимой датой церковного календаря, и это принесло ему умиротворение.

Что испытывал я, получив эти известия? Возможно, чувства отца, чья дочь безумно счастлива, хотя выбрала глупого жениха? Мог ли я радоваться за нее, печалясь в душе? Или мне следовало, использовав свою власть, запретить ее брак?

Как мог я предотвратить венчание Мора с Небом, раз обручение его состоялось еще в ранней юности?

Однако я нуждался в нем здесь, на земле!

Если я еще мучился, пытаясь найти пути его спасения из Тауэра, то сам он, сразу после визита Кромвеля, стремившегося сообщить ему о моих переживаниях и любви, с удовольствием откликнулся на это новыми стихами.

Ах, лестная Фортуна, прекрасен лик твой тленный,

Заманчивей улыбки не видел белый свет,

Велик соблазн спасенья от гибельного плена,

Однако в грешной жизни, увы, спасенья нет!

Господь открыл мне скудость земных услад и лет,

Лишь в Гавани Небесной я обрету покой,

Твои ж отдохновенья сменяются грозой.

И так всю жизнь он стремился оказаться вне досягаемости от любых земных обязанностей и уз.

63

Казнь Фишера должна была состояться двадцать второго июня. Судьи вынесли ему такой же приговор, как картезианским монахам.

– Я не могу представить столь ужасную смерть, – сказала Анна.

– Такова традиционная казнь изменников, – заметил я. – Неужели вы не знали об этом?

Любой ребенок в Англии видел самые разные казни. Тайберн был популярным местом публичных экзекуций. Туда приходили семьями, приносили подстилки и корзинки с едой. Родители заставляли детей смотреть на эшафот и приговаривали: «Чтобы вы не вздумали решиться на преступление». На редкость поучительное зрелище. Я всегда жалел о том, что адские муки не представлены нам столь же наглядно.

– Нет. Я ни разу не была на казни. Не хочу смотреть на это.

Она сильно разволновалась.

– А следовало бы. Вы королева и должны знать, на что обречены изменники.

– Но я не вынесу вида костра! – сказала она. – Страшный всепожирающий огонь начинает лизать тело осужденного, и он корчится в муках… Ох, недаром ад – это дьявольское пекло! Я не желаю попасть туда, нет, никогда, ни за что…

– Тогда не грешите, моя милая, – с улыбкой сказал я.

Спасительное средство имелось в наличии. Те, кто не хотел гореть в аду, точно знали, как избежать сей участи. Путь спасения всем известен.

– Пощадите Фишера! – взмолилась она. – Избавьте его от сожжения. Никто не заслуживает такого!

– Одна подпись на бумаге могла бы вообще отменить казнь.

– И все-таки…

Я и сам намеревался облегчить его приговор, заменив его безболезненным отсечением головы. Но страстность Анны привела меня в недоумение. Она открылась мне с новой, незнакомой стороны.

– И давно вы испытываете ужас перед огнем? – спросил я.

– С раннего детства. Моя комната загорелась из-за полена, которое выпало из камина на стоявшую рядом скамеечку. Она вспыхнула, но вскоре потухла. Я смотрела на нее, а потом задремала – и проснулась, когда вокруг уже вовсю пылал пожар. Ужасная жара, дьявольская усмешка огня… «Я одурачил тебя, а теперь заберу к себе…» – Анна содрогнулась. – Жуткий треск и шипение…

– Успокойтесь. Фишера не сожгут, – заверил я ее.

Опального епископа ждал скромный эшафот на Тауэрском холме, сразу за крепостными стенами. Фишер всю жизнь оставался аскетически сухопарым, но четырнадцать месяцев заключения, по словам очевидцев, превратили его в «живые мощи». Он спокойно готовился к казни, настояв, чтобы ему разрешили надеть его лучшее облачение, словно собирался в этом наряде войти в рай.

Так оно, должно быть, и случилось. Но его кончина обернулась для меня рядом новых неприятных испытаний.

Отрубленную голову Фишера, как обычно, обварили кипятком и выставили на Лондонском мосту. Стояла безветренная летняя жара, от Темзы поднимался запах нечистот, и ее воды вяло плескались, накатывая на мостовые опоры. Мертвая голова (без кардинальской шапки, которая придала бы ей слишком жуткий вид) должна была разлагаться, вызывая страх и отвращение у горожан. Однако вместо этого она оживала на глазах! Люди начали почтительно сходиться к ней, дабы обратиться с мольбами…

Просили ходатайствовать за них перед Богом.

Фишер приобретал черты святого заступника.

Я приказал покончить с этим. Под прикрытием ночи посланные мной исполнители сняли голову и бросили ее в реку.

Рождение святого Фишера было приостановлено. Но погода и настроение оставались скверными. Тлетворные речные испарения сеяли заразу среди лондонцев. Пора было завершить дело изменников, казнив Мора. После чего я отправился бы в ежегодное путешествие, отвлекся от неприятностей, поговорил с подданными и умиротворил их. Они нуждались в моей поддержке.

К несчастью, весь двор погрузился в оцепенение, как в одной из сказок про колдуний, насылающих на людей забытье. Анна, казалось, страдала более других, пребывая попеременно