отрицательно, а то начинал быстрой, семенящей походкой кружить по комнате, так что предметы мебели еле успевали посторониться… мрачен был Кублах и, если со стороны посмотреть, весьма смешон. Но со стороны смотреть на Кублаха имел возможность разве что только Дом, даже обязательно смотрел, из чисто профессиональной необходимости, и, хотя у него с чувством юмора было все в порядке, не казался ему Кублах тогда смешным, ему тогда вообще не до смеху было.

Наконец Кублах заснул странным тревожным полусном-полузабытьем, в котором чудились ему устрашающих форм фигуры, слышались какие-то звуки: то вдруг упадет что-то, то громко звякнет, – и, не выдержав всего этого, Кублах наконец открыл глаза и в кровати сел. Свет тут же предупредительно зажегся вполсилы, вместо темноты создав полумрак. В соседней комнате кто-то неразборчиво напевал себе под нос.

– Это еще что такое?

Кублах настороженно прислушался.

Голос был мужской, уже не молодой, но еще и не старый:

– Младенчики, младенчики, турум-бум-бум, турум-бум-бум, миленькие птенчики, турум-бум-бум попенчики… или как там? Бубенчики? Нет, пожалуй, попенчики будет сла-адостнее, хотя и неграмотно. Итак: младенчики, младенчики, турум-бум-бум, турум-бум-бум…

Накинув домашний сюртук, Кублах на цыпочках вышел в коридор. Дверь в комнату напротив была открыта – не разъята, а именно открыта по старинной моде полувековой давности, имелась на двери даже ручка. В комнате вовсю горел свет. Самое странное заключалось в том, что прежде Кублах даже не подозревал о существовании комнаты напротив, да и двери с ручкой он тоже не помнил. Впрочем, мог просто и не обратить внимания, в топографии Дома Фальцетти он за все это время так и не удосужился разобраться.

«Дом, что ли, забавляется?» – подумал Кублах и, затаив дыхание, заглянул в комнату.

В комнате тогда из мебели наблюдались только круглый столик в углу, на нем точно по центру – бокал с ядовито-желтым напитком, рядом – лицом к окну, а спинкой, соответственно, к двери – покачивалось кресло, украшенное желтыми же цветочками по темно-синему фону. В кресле кто-то сидел и турумбумбумкал, Кублаху были видны только части затылка с редкой растительностью да ноги в матерчатых сапогах; ноги лениво покачивались в такт мелодии.

– Эй! – громко позвал Кублах.

– Ой! – сказал мужчина в кресле и тут же исчез. С противным выдохом кресло смялось и превратилось в квадратик на полу, то есть в обыкновенный кресельный коврик. Пение, кстати, не прекратилось: голос, уже бесплотный, еще немного потурумбумбумкал, потом опять ойкнул:

– Ой! Тысяча извинений! Я тут же заберу!

Свистнуло – и наступила мертвая тишина.

«Это мне снится, – подумал Кублах. – Этого не может быть, чтобы Дом вытворял такое».

При этом он прекрасно понимал, что не спит.

Потом мертвая тишина кончилась, раздался тот же голос:

– Еще раз тысяча извинений, я тут забыл кое-что. Вам оно не надо, а у меня сегодня просто прекр-р-расное настроение, так что…

Тут булькнул и исчез со стола бокал с желтым напитком, а стол, как и кресло перед тем, смялся, превратившись почему-то не в круглое, а снова в квадратное пятно на полу. Кублах оказался в совершенно пустом пространстве. Запахло ремонтом. Кублаха внезапно охватила дикая иррациональная паника: «Вот сейчас, сию секунду, эта комната тоже схлопнется и превратится в квадратное пятно на полу, и меня запрет в том квадрате, надо отсюда бежать изо всех сил!»

Снова заподозрив, что все это ему снится, Кублах молнией выскочил в коридор, и сразу унялась паника. Дверь за ним стала закрываться – с достоинством и неспешно, словно приглашая вернуться, если не передумал. Закрывшись, она почти слилась со стеной, превратившись в слабо выраженный прямоугольник чуть более темного цвета; дверная ручка растаяла.

«Да что такое происходит, в конце концов?» – подумал Кублах, а вслух громко сказал:

– Дом!

Тот ответил немедленно:

– Доброе утро, Иоахим. Вы чего-то хотели?

– Что это было, Дом? Вот с этой комнатой – что?!

– Ах, это… – совершенно несвойственным ему небрежным, этаким чуть свысока, тоном ответил Дом. – Вам не следует беспокоиться по этому поводу, хотя я, разумеется, приношу вам свои самые искренние извинения за причиненные неудобства.

– Неудобства?! – чуть не взвыл Кублах. – Неудобства?!

– Дело, видите ли, в том, что я провожу плановую… ну, или почти плановую… очистку и отладку своих систем, а это иногда приводит к побочным эффектам типа появления спонтанных тридэ и тому подобного в том же роде. Через некоторое время системы придут в порядок, и побочные эффекты исчезнут. Поэтому, повторяю, вам следует пройти в свою комнату и не обращать внимания на мелкие виртуальные происшествия совершенно безопасного свойства.

Кублах не разбирался не то что в тонкостях, но даже и в основах интеллекторного мышления, но кое-что об этом все-таки слышал. Он откуда-то помнил, что «спонтанные тридэ» появляются при неполадках, возникающих у интеллекторных существ высокого, мультипирамидного уровня. Он считал, что Дом до такого уровня не дотягивает, но наверняка, конечно, не знал, что там у него с пирамидами, поэтому послушно проглотил объяснение, не дав себе труда заподозрить, что с Домом происходит что-то не то.

Осталось, правда, от этого неприятное подсознательное чувство неправильности. Не понравилось ему и то, как разговаривал Дом – повторимся, чуть свысока и даже несколько приказным тоном, дома так разговаривать не должны, да такого и не было никогда с Домом. Это могло означать, что… да нет, даже страшно Кублаху было подумать о том, что могло значить такое поведение Дома. Поэтому он подавил неприятное ощущение, а в семантические тонкости беседы с Домом решил вообще не вдаваться – у него хватало своих проблем, чтобы разбираться еще и с этим. Он еще не сошел с ума, чтобы поддаваться на шантаж этого маньяка, но что-то же нужно делать, чтобы предотвратить эти сотни тысяч… как он сказал?.. физических смертей, что ли? Да ладно, какие там сотни тысяч? Сочиняет Дон, какие там могут быть сотни тысяч, смешно! Правда, раньше Дон никогда не врал, но это было раньше. Он действительно может действительно многое натворить, сумасшедший моторола, а тут уж не приходится спорить, что сумасшедший, сумовсшедший, с умов сошедший… тьфу! Какая гадость в голову лезет!

С этими сумбурными и, я бы даже сказал, бурлящими (!) мыслями Кублах, как ему и было велено Домом, вернулся к себе в комнату. И что вы думаете? Там в его кресле, повороченном лицом к окну, а спинкой к двери, сидел тот же тридэ, проявляя себя лишь жиденькими волосиками и мысками скрещенных ног в матерчатых сапогах. Он уже, правда, не пел, а просто вслух себе размышлял:

– Куннилингвистика – это наука всех наук, –