не имела. Кублаха это не столько смущало, сколько пугало – он вообще побаивался Дома, после того как тот так жестко расправился с его преследователями, убившими Тито Гауфа, он только через несколько дней дал себе волю подумать и наконец догадался, что интерьер комнаты был всего лишь скрупулезно перенесен Домом в другое место, чтобы не смущать ни Кублаха, ни Джосику.

Теперь Кублаха ожидал того же сорта сюрприз – комнату Джосики он обнаружил не левее, а ПРАВЕЕ входной двери!

Дверь эта ярко выделялась на общем палевом фоне стен своей вызывающей чернотой; на ней, исключая все сомнения, было написано красивой «бюджетной» вязью: «Джосика. Без разрешения не входить». На старом же месте никакой комнаты не было. Конечно, то обстоятельство, что комната каким-то образом перескочила слева направо, сильно обескуражило Кублаха, и без того обескураженного нашествием тридэ (те толпились сейчас поодаль, изображая собой оперный хор и внимательно наблюдая). Но если Кублах на что-то нацелен, он на мелочи не обращает внимания. Даже на секунду не мелькнула у него в голове дерзкая мысль: «Схожу с ума!» Он просто раздраженно выругался про себя в том смысле, что Дом обнаглел уже до того, что осмелился нарушать физические законы и, несмотря на письменное предупреждение, вошел в комнату Джосики.

Потом, дав себе подумать, Кублах поймет, что на самом деле до нарушения физических законов Дом пока еще не дорос, что он, как и в первый раз, всего лишь перенес апартаменты Джосики в другую комнату то ли по ее требованию, то ли из каких-то своих собственных, никому не ясных резонов, а у двери слева просто изменил колер под цвет стены. Сейчас у него не было времени на подумать, комната Джосики поразила его.

Там оказалось до безумия чисто, все вещи лежали не как попало, кто-то разложил их по своим местам, что не было свойственно даже трезвой Джосике. Чистота просто молекулярная, как в интеллекторных яслях, – так определил ее для себя Кублах, по привычке использовав затасканное сравнение. Поражающий своим безобразием беспорядок Кублах видел в комнате Джосики только в тот, самый первый, раз, когда Дом спас его от погони и когда так глупо и так героически погиб Гауф. Позже, когда спасался здесь от убийц, он имел возможность убедиться, что ее комната относительно прибрана, хотя вещи были разбросаны и создавали впечатление обыкновенного домашнего хаоса. Ее теперешняя молекулярная чистота вызвала у Кублаха то же неприятие, что и несусветная грязища первого раза. Тогда в комнате нестерпимо воняло, потом, во времена «домашнего хаоса», воздух в комнате был относительно чист, теперь же здесь, как и везде, пахло ремонтом. Кублах наконец вспомнил, что это за запах – это был запах сероводорода, неизменный спутник модной в то время «метановой уборки», и он был ничуть не лучше первой вонищи, хорошо еще, что слабый.

Посреди всего этого молекулярного безобразия на скрупулезно разобранной постели лежала Джосика. На ней было надето что-то ночное – розовое, воздушное, явно выращенное и очень скрупулезно по ней разложенное, складочка к складочке, тесемочка к тесемочке. Единственным, что не соответствовало царящему в комнате духу порядка и правильной красоты, было опухшее лицо Джосики. «Хоть что-то живое», – подумал Кублах.

Джосика посмотрела на него в упор, но без всякого выражения, и сказала:

– Что приперся?

Она была хорошо пьяна.

И тогда Кублах, сам того не желая и как бы даже против собственной воли, ответил ей:

– Джосика, послушайте, я вас прошу, если придет Дон, впустите его, пожалуйста. Только вы можете разрешить.

И сам оторопел от сказанного.

Та с насмешкой двинула головой, секунду подумала куда-то в сторону и сказала:

– Вот интересно! И ты туда же.

Кублах захлопал глазами в оторопи.

– Что, простите?

– Нет.

– То есть вы…

– Я говорю – н-н-нет!

– Ф-ф-фух-х! – Кублах облегченно вздохнул. – Вот это правильно. Это хорошо. И не пускай, нечего ему здесь делать.

Собрался было уже повернуться и уйти, как вдруг – будто кто за язык тянул! – спросил:

– А-а… почему?

Джосика была медлительна с разговорами. Она снова подумала.

– Почему? Мне, конечно, наплевать на него, но смотреть, как ты его… скручиваешь, я не хочу. Это, пожалуйста, без меня. Не пущу.

– Я вообще-то совсем не затем, чтоб скручивать, это я и в другом месте могу. Просто он сам хочет сюда прийти, – стал оправдываться Кублах, одновременно спрашивая себя, с чего бы это ему оправдываться.

– Интересно, – сказала Джосика. – Оч интересно. Преступник приходит в гости к своему персональному детективу, а тот его не скручивает и чай с ним пьет. И я, конечно, должна в этот бред поверить.

– Нет, вы не поняли, – продолжил смущенно оправдываться Кублах. – Ему действительно надо сюда. Я не трону его, честное слово. Он придет и сразу уйдет.

По вполне понятным причинам он меньше всего хотел посвящать Джосику в то, что затеял Дон.

– Мне нет никакого дела до вашего Дона, хотя я и сама Дон, – заговорила Джосика накаляясь. – Пока я здесь, он НИКОГДА сюда не придет!

– Вот это хорошо, это правильно, – подхватил Кублах.

Он хотел еще что-то сказать, но его перебил голос Дома.

– Друзья! – торжественно заявил он, к счастью, не персонифицируясь в виде омерзительного тридэ. – Как поразительно вы похожи!

Кублах и Джосика при этих словах вытаращились в одно и то же место пространства около двери и хором сказали:

– Пошел вон! Не лезь не в свое дело!

После чего Джосика замолчала и отвернулась, а Кублах, помявшись немного, покинул ее молекулярно чистую комнату. Снаружи его дожидался кресельный тридэ, изрядно помолодевший и даже со втекшими обратно глазами.

– Иоахим, на секундочку! – сказал тридэ. – Мне почему-то кажется, что вы хотите меня о чем-то спросить.

– Ах да, – ответил Кублах, в очередной раз себя презирая. – Действительно, я… Так, просто, из праздного любопытства… хотел узнать, где находится этот, как его? А, вот, Инсталлятор, которым Фальцетти… ну, ты понимаешь…

– Понимаю, – посуровев, сказал тридэ. – Но ничем помочь не могу. Это секретная информация, запрещенная к разглашению господином Фальцетти.

– Какая может быть тайна, когда он мертв?

– Тем более, – ответил тридэ. – Тайна умирает вместе с хозяином. Есть такое древнее правило. Очень глупое.

– Но как же…

– А вот так. Не скажу, и всё!

– И правильно, – воскликнул Кублах. – И ни в коем случае! И очень хорошо даже, что…

С этими словами он развернулся и нервно пошел по направлению к своей комнате.

Как уже неоднократно было сказано, тридэ, в отличие от человека, проявляют эмоции исключительно для того, чтобы показать их человеку. Поэтому кресельный замер памятником, как только Кублах