– Делать нечего, – выдавил он из себя, – может, так помянем, заочно? – и, Антону показалось, – закашлялся.

Юрка судорожно вздохнул, уронил лицо в ладони и принялся монотонно раскачиваться. Плакать он не умел. Комкал всхлипы в горле и только мучил себя – не шел плач. Шапка слетела с его головы на землю. Антон поднял ее и держал в руках, не зная как к нему подступиться. Юрка качался, глухо подвывал – плохо ему было. Впору было Антону и самому завыть.

Но он только отступил в сторонку, прижался спиной к железным кованым прутьям. В сторону лавочки старался не смотреть. За горой все пыталась и не могла всплыть яркая луна. Старый зернистый снег поддерживал над землей тусклое свечение. Невдалеке таинственно белела в ночи рощица тонких телом берез. Над ней слезились далекие чистые холодные звезды. Антон запрокинул к ним голову, и глаза наполнились слезами.

Вспомнился далекий майский день. Мягкая полевая дорога, ведущая на деревенское кладбище. Подтаявшие на солнце конфеты и пряники, оставленные усопшим в родительский день. Перепачканные шоколадом рты ребятишек и свои коричневые липкие пальцы. Спрятав руки за спину, подошел он к дедовой могиле, постоял, посмотрел, запомнил. Еще не зная, что скоро родители навсегда увезут его из села. А потом несся на велосипеде обратно, боясь оглянуться назад. Страшно было подумать, что съел чужие конфеты. Но страхи легко растаяли под ласковыми, спасительными словами бабушки: то не грех – помянуть усопших.

Холодом опахнуло сердце – без него похоронили бабушку и тоже в чужом городе, без него отплакали. А он до сих пор не доехал. Не попрощавшись, живет. Сами пришли слова и он, как заклинание, повторял: бабушка, родненькая, прости за то, что не знаю, где твоя могилка!

Что за мука знать, что порознь лежат в земле дед и бабка без родного догляда. Что за мука плакать у чужих могил. Но никакого родительского дня не хватит побывать у них. По огромным пространствам рассеяны наши могилы. Что стряслось? Какая нескончаемая лихая година настала для русского человека? Да от беды не зажмуришься, ищи силы смотреть.

Юрка перестал качаться и позвал осипшим голосом:

– Иди, помянем мою бабку. Царство ей небесное. Хорошая она была… Где-то тут лежит…

Его ли непролитые слезы, свои ли породили гнетущую тоску, да только застонала душа. Так застонала, что Антон страстно поверил – плач его будет услышан на небесах и простит его родной человек. А прощенный будет спасен.

Не отплачешь, не полегчает. Антон молча отер глаза и сел рядом с Юркой.

– И тебе поплакать негде, – безучастно сказал тот. – Не я, выходит, один такой, забывчивый. Глотни вина, может отмякнет.

Антон отпил глоток, и ледяное вино помогло услышать частые призывные гудки. Таксист звал. Идти надо было, а кладбище не отпускало. Легкий ветер летал над могилами, шелестел пожухлыми цветами. Складывал чуть слышные слова: не плачь и не бойся, я с тобой.

Потом такси стремглав мчалось в город. Антон сидел бок о бок с гостем, и оба молчали. Смотрели, как надвигается на них багровое облако света. И понять не могли, отчего вино сближало, а слезы вот разъединили Живых зачастую дальше относит друг от друга, чем мертвых.

Возле белой церкви машина остановилась. Юрка расплатился и они вышли из машины. Молча дошли до дома и сразу легли спать. Утром наскоро попрощались, не глядя друг другу в глаза. Но у самого порога Юрка вдруг задержался и попросил: «Будь другом, сходи в церковь, поставь свечку, бабка у меня верующая была… Сам понимаешь, мне некогда…»

6

Неделя прошла с того суматошного дня, а не успокоилась растревоженная душа. Болит, чуть тронь воспоминаниями. Антон неотрывно смотрит на белую церковь. Белое унимает боль. Утро разгулялось, колокол отзвонил, и улица чеканила привычные звуки. Ничто, даже звон, не исчезает бесследно, – думалось ему. – Так осталось во мне тепло бабушкиной руки, свет ее любящих глаз. И молитва, которую она тихонько шептала перед сном: «Царица моя, преблагая, надежда моя, Богородица, Защитница сирым и странным…»

Сердце питает тепло всех тех, кого помнишь и любишь. И тех, чьи имена затеряны во тьмах поколений, но какое не назови – все родное. Это их бесконечная любовь и доброта, их страстные молитвы хранят нас. И нами передаются детям. Не оттого ли так жадно льнут они к нашей груди, что спешат напитаться этим теплом. Ждут их студеные времена.

С тревожным беспокойством провожал Антон взглядом людей, спешивших в церковь. Вот и слепой старик неторопливо пересчитал палочкой ступени паперти. Опустел двор и одиноко стало сердцу. Антон отошел от окна, не в силах избавиться от душевного смятения. И тут сильный горячий толчок в сердце, посланный свыше, позвал – иди.

Лик Спаса над входом в храм глянул строго и скорбно. Антон осторожно переступил порог и прошел в дальний угол, купил у старушки свечу. Высокий круглый подсвечник ослепил глаза, и показалось, нет места для его свечки. Но чьи-то женские руки заботливо убрали огарок.

В печальном забытье смотрел Антон на трепетное пламя, поминал бабушку. По рассказам родных, умирала она в беспамятстве. Но на последнем вздохе выкатилась из ее глаз одинокая слеза и застыла на щеке. Что она видела в тот прощальный миг? Того ли, кто склонялся над нею, или кого хотела? Жжет, терзает горючая слеза. Не в ней ли ответ таится – наперед знала, как все будет? Горько, тоскливо, одиноко.

В груди Антона будто теплеет от пламени тонкой свечи, и в эти минуты отчаянно верится: нет, не одинок, не беззащитен он на этом свете. И в радостях, и в печалях отмечают его путь те, кто всегда следит за ним из недоступной дали. Это их бессмертные души вьются над головой в любви и тревоге. Оберегают, наставляют, ведут по жизни дальше. И он следует за ними, как в детстве, крепко вцепившись в бабушкин подол. Будь цепкой, слабая рука, ведомый родными поводырями, иду я к добру и свету. Дай Бог душевных сил дойти. Подмога тому – слеза последняя, слеза печальная.

«… обидимым Покровительница, погибающим спасение и всем скорбящим утешение, видишь мою скорбь и тоску. Помоги мне, немощному, укрепи меня страждущего. Обиды и горести знаешь Ты мои, разреши их…» – раздается рядом страстный шепот. Сжалось и замерло сердце. Кто-то молится бабушкиной молитвой.

Обернулся Антон, но вокруг столько людей наедине с Богом. А те, кто ближе, молчат. Поминальная свеча горит ярко, ровно. Незаметно глазу срывается огненная невесомая плоть, уходит под купол. Туда, куда и душа стремится. Серебряный звон наполнил храм – небеса вернули его на землю, а оттуда стек он к людям.

Долго, нет ли стоял Антон, склонив голову. Вспоминал и забывался, слушал: «…простри руку Свою надо мною, ибо не на кого мне надеяться, только ты Одна защитница у меня…»

Уходя, оглянулся – свеча под иконами истаяла наполовину.

1

К полудню небо над деревней затянула легкая морозная дымка. А вскоре по бокам солнца проступили пятна мохнатого света, будто и впрямь оно надело рукавички. Степка Новокрещенов, не спеша возвращаясь из школы, проследил, как солнце медленно сползло в синие снега. Опустилось по грудь, ухватилось мохнатыми варежками за краешек земли, чуток повисело на кулачках и, показав малиновую верхушку, скользнуло за горизонт.