меня не остановило. Чтобы его описать перед тем, как поставить на полку на пожизненное (применительно ко мне) хранение, мне понадобились две книжки – каталог Tajan (аукцион, на котором распродавались его инскрипты жене и сыну) и каталог выставки («Верины бабочки»). Обеих книг в РГБ не было, так что я заказал их, а когда они пришли и я стал внимательно разглядывать аналоги, я понял, что купленный мною инскрипт вполне может оказаться ненастоящим. Это не беда – если удастся раздобыть отрицательное заключение, то потраченные деньги мне вернут, но меня здесь больше интересует правда, нежели восстановление финансовой справедливости. Не могли бы Вы взглянуть на него и высказать свое мнение? Меня насторожили две с половиной вещи (могу сказать какие, а могу для чистоты эксперимента пока умолчать).

Александр Александрович увидел много больше того, что видит обычный человек – не только в правописании, но и в особенностях дарительной надписи, которые счел нехарактерными. Чтобы читатель понимал, что вообще такое квалифицированная экспертиза и какие аргументы кроме характеристики палочек и петелек должны давать основание для выводов ученого, приводим ответ:

Очень интересная задачка. Я не большой знаток набоковских рисунков и инскриптов, но на первый взгляд почерк и тип рисунка похожи. Но меня смущают несколько странностей в инскрипте и подписи под рисунком.

Во-первых, удивляют сразу три ошибки в написанной вместо вычеркнутого «au supplice» французской фразе. Ведь должно быть à la décapitation. Я знаю французский значительно хуже Набокова, но сразу их заметил.

Во-вторых, непонятно, с чего вдруг Набоков вздумал исправлять перевод заглавия на английский лад (калька с Invitation to a Beheading), хотя на французский язык роман переводили с русского под его собственным надзором и точный перевод заглавия, как и весь перевод, им был одобрен. В предисловии к английскому переводу он объяснил, что заменил напрашивающееся Execution на Beheading, чтобы избежать двоения суффикса -tion, а тут что, вдруг передумал? Тем более что адресат инскрипта русский и должен был помнить оригинальное заглавие.

В-третьих, смущает псевдономенклатурное название бабочки. Как мне кажется, второе слово verae, то есть Верина, Набоков использовал только в подарках Вере (например, Adorina verae – Vera’s Butterflies: 43). Почему малознакомому человеку он посылает Верину бабочку? Скорее следовало бы ожидать чего-то связанного с Пушкиным.

Имя Nabokov написано не там, где пишется обычно. Ведь это не подпись, а часть названия. Первые два слова должны писаться курсивом (отсюда подчеркивание, которое в первом слове тут не доходит до конца), а третье, фамилия первооткрывателя, идет сразу после них, иногда в сокращении.

Мне кажется, что для не-подделки странностей слишком много.

Имажинизм

«Нам стыдно, стыдно и радостно от сознания, что мы должны сегодня прокричать вам старую истину. Но что делать, если вы сами не закричали ее? Эта истина кратка, как любовь женщины, точна, как аптекарские весы, и ярка, как стосильная электрическая лампочка». Эти слова из «Декларации» имажинистов касаются отнюдь не того, что большинство автографов на рынке – фальсификаты. Но мы говорим именно об этом.

Довольно плодотворной для фальсификаторов стала обширная библиотека поэта-имажиниста Вадима Шершеневича, экземпляры из которой нередко встречаются в продаже. Все книги этого собрания – многочисленные поэтические сборники и альманахи – имеют примерно одинаковую внешность: скверный советский картонажный переплет, при котором поля значительно обрезаны; видя очередной такой экземпляр, испытываешь чувство печали от осознания того, как же скверно можно переплести поэтическую книгу. Но такова судьба многих библиотек. Главная же особенность его книг – наборный каучуковый штамп в три строки «Вадим Габриэлевич | ШЕРШЕНЕВИЧ | Москва 9 ул. Герцена 9 кв. 16» на титульном листе или на авантитуле, или даже на обложке (позднее на этом штампе была срезана третья строка, с адресом, и поэт клеймил книги только своими ФИО). Штамп этот чаще фиолетовой краской, реже черной, обычно оттиснут наскоро и, в силу мягкости каучука, порой кажется неряшливым.

В контексте нашего повествования дальнейшее можно предугадать. Поскольку, с одной стороны, книги эти встречаются не столь редко, с другой же, общеизвестна вовлеченность Шершеневича в литературную жизнь России, в том числе и близость с Сергеем Есениным, то в руках народных умельцев эти две составляющие при деятельном участии рук этого умельца дают синергию. Вероятно, на этих книгах бывали (ну должны были быть, о чем советуем почитать в работах В. А. Дроздкова) и оригинальные дарительные надписи, однако же довольно много родилось в последние годы и фальсификатов; особенно мне запомнились «автографы» Шершеневичу от «Сергея Есенина».

Но и это еще не предел. В последнее время наше внимание стали привлекать книги из библиотеки В. Шершеневича с традиционными штампами поэта и, конечно же, с автографами ему, но в удивительном состоянии: никаких тебе кондовых совдеповских переплетов, а, напротив, «идеальная библиофильская сохранность». Для того, кто хоть что-то понимает в антикварной книге, эта несообразность, вероятно допустимая, хотя и не в столь угрожающих масштабах, дает повод присмотреться повнимательнее к таким «памятникам музейного уровня». Мы не будем обсуждать автографы на этих книгах, а посмотрим на «доказательство подлинности», то есть собственно на личные штампы Шершеневича. Конечно, для обывателя = обычного собирателя это рассмотрение мало что даст; однако если иметь сравнительный материал – безусловно подлинный, безупречный экземпляр с таким штампом – мы много можем узнать, сравнив штамп на таких книгах «идеальной библиофильской сохранности» с эталонным образцом.

И здесь мы уже видим, что это не один и тот же штамп, а два разных. Из основных отличий, которые просто-таки бросаются в глаза при сравнении, – шрифт, которым набрана фамилия (в фальсификате он более тонкий), а также шрифт строчных «с» и «е» в строке с адресом, которые в оригинальном штампе имеют своеобразную нижнюю губу, а в фальсификате уже вполне ординарные.

Кажущаяся простота фальсификации стала настолько популярна у умельцев, что мы отмечаем и еще один вариант такого фальсифицированного штампа; он более близок к оригиналу, но тоже имеет отличия – уж совсем аляповатый, то есть также легко разоблачаемый.

Поэтому и значительная часть циркулирующих на рынке «автографов» Шершеневичу от его великих современников – Есенина, Пастернака, Клюева и так далее – представляются нам скорее автографами уже наших с вами современников.

Для подобного творчества благодатной почвой стали и книги из библиотек писателей или литературоведов, имевших свой книжный штемпель; из виденного в последнее время «творчества» упомянем такие вот эрзацы личных штампов библиотек Н. С. Лескова и В. Е. Евгеньева-Максимова.

Одно удивительно – как же до сих пор не изготовлена печатка-факсимиле «Валерий Брюсов», украшающая