Проснулись из подсознания невообразимо древние страхи,память, которую бесполезно было и пытаться облекать в слова, – картины,промелькнувшие слишком быстро, чтобы их осознать, не имеющие аналогий запахи,образы, звуки. Гаранин остановился метрах в пятнадцати. Три пары холодныхжелтых огней, рассеченных вертикальными темными полосками кошачьих зрачков,поймали его в невидимые лучи прожекторов, он ощутил себя крохой, мошкой, собралв кулак волю, изо всех сил старался быть самим собой, быть прежним. Инстинктподсказывал, что только в этом шансы на спасение и успех. Не дрогнуть, неуронить себя в этих глазах…

– Ближе подойди, не тронем, – сказала средняяголова.

Теперь это был уже не рев, голос звучал разве что самуючуточку громче, чем обычный человеческий. Головы вроде бы отлиты были поединому слепку, но все же имели, если присмотреться внимательно, свои отличия,как у человеческих лиц, и Гаранин назвал про себя среднюю голову Первый. Другиедве словно бы дремали, прижмурив глаза.

Гаранин подошел совсем близко.

– Вот так, – сказал Первый. – Представлятьсяне стоит, надеюсь?

– Не стоит, – сказал Гаранин.

– Прекрасно. Перед тобой тот самый, великий и ужасный,потомок динозавров. Ах, какое время было, кипение страстей, поэтическоеторжество дикой мощи… И кто мог подумать, что наберут такую силу эти зверюшкииз-под коряг, на которых и презрения-то не тратили… Приятно чувствовать себяпобедившей ветвью эволюции? Смелее, не съем…

– Я как-то не задумывался, – сказал Гаранин.

– Ну да, куда тебе, ты и прошлого века не помнишь, неговоря уже о прошлом тысячелетии, – мотыльковый у вас срок жизни,победители, хоть это утешает… Впрочем, я тоже не помню, – призналсяПервый. – Я ведь не динозавр – я потомок. Можно сказать, молодоепоколение.

– Сколько ж вам?

– Сейчас прикинем. – Глаза затянула розоватаяпленка, похожая на третье веко у дога, потом поднялась. – Тогда как разприрезали этого краснобая Гая Юлия – то ли за неделю до того, как я вылупился,то ли через. Примерно так. Ухватываешь координаты?

– Да.

– Впечатляет?

– Впечатляет, – сказал Гаранин.

– То-то. Только, к сожалению, смертны и долго живущие.А я вообще последний – выбили, перебили, затравили, забрался черт знает куда,загнали… Теперь умираю. И скучно, ты знаешь, показалось умирать среди этогосиволапого мужичья, лесных болванов – только и умеют, что заводить в болотогрибников… Послал их на дорогу, они тебя и приволокли. Проникнись оказаннойчестью – не каждому выпадает исповедовать перед кончиной последнего дракона…Пытаешься?

– Пытаюсь, – сказал Гаранин.

– Вот и попытайся без зубоскальных мыслей… Эй, кубкинам!

Прошуршали подобострастные шаги. Гаранина мягко тронули залокоть, и он, не оглядываясь, принял тяжелый золотой кубок, усаженный яркиминеограненными самоцветами. Горыныч ловко выпростал лапу из-под кожистых складоккрыла и схватил такой же, но размером с хорошую бочку. Хлебнул скудно, словнобы пасть прополоскал, отставил:

– Больше не лезет. А эти уже и глотка не могут, вечныесотоварищи… Как выражался восточный гость – сам понимаешь, перевидел всякогонарода, – за ним пришла та, что приходит за всеми. И ведь пришла, стерва,холодом так и тянет… Как думаешь, страшно?

– Думаю, да, – сказал Гаранин. Он полностьюовладел собой, остался только щекочущий холодок неожиданного приключения.

– Правильно, страшно. А когда-то…

Гаранина обволокли и растворили на несколько секунд чужиегорькие воспоминания – чутко колеблются налитые молодой силой крылья, ловявосходящие потоки, приятно сознавать себя властелином неба, земля внизубуро-зеленая, гладкая до бархатистости, мощно бьют по воздуху крылья,разбрызгивая облака и радугу, глаза зорки…

– Было, – сказал Первый. – Все было. И чтосамое смешное, послал мне в последние собеседники бог зодчего…

– Вот именно, смешно до хохота, – вмешаласьголова, которую Гаранин для удобства отметил как Второго. – Ты же,обормот, сроду ничего не построил, только и умел, что ломать…

– Продремался… – сказал Первый с явнымнеудовольствием. – Это, изволишь ли видеть, мой старинныйнеприятель, – сколько голов, столько и умов, а умы, случается, и набекреньповернуты. Попил он моей кровушки…

– А я полагал… – немного удивился Гаранин.

– А ты больше не полагай, – сказал Первый. –С ним всегда так и было – растем из одного тулова, а думаем разное. И никуданам друг от друга не деться – куда тут денешься. Хорошо еще, что старший – я ивласть над телом держу я, а он лишь, когда делать нечего, усиленно пытаетсявыступать в роли моей совести. Воинствующая совесть попалась, шумная, покоя недает… А какой смысл?

– Сам знаешь, – сказал Второй.

– Нет, какой смысл? – повернул к нему голову –глаза в глаза – Первый. – Ведь пожили, отрицать не станешь? Ах как пожили…Смотри!

Гаранин посмотрел вправо – стена густо увешана мечами,щитами разных очертаний, боевьми топорами, копьями, шлемами – все начищенное,сберегаемое от пыли и ржавчины.

– Это, так сказать, сувениры ратные, – пояснилПервый. – От каждого битого нахала по сувенирчику. А здесь – памятки побединого, более приятного характера.

Гаранин посмотрел влево – ожерелья, перстни на крохотныхполочках, серьги, шитые жемчугом кокошники, резные шкатулки, зеркальца вдрагоценной оправе, гребни искусной работы.

– Предваряя недоуменные вопросы, – прояснилПервый, – скажу, что слухи о моей способности оборачиваться человекомистине соответствуют полностью. Правда, сейчас не хочется, даже радигостя, – старый мухомор, и только… Итак, наличествуют сувениры двух видовв огромном количестве. Ну и это. – Он щелкнул хвостом по груде золота, имонеты звонко рассыпались. – Пожито и нажито…

– Ну и что? – сказал Второй. – Ну а дальше-точто?

– Хорошо, – сказал Первый. – С таким жеуспехом и я могу спросить у тебя то же самое – ну и что? А дальше-то что? Тымне всю сознательную жизнь зудел в уши, требовал праведности, добрых дел ипрочего слюнтяйства. А я тебя никогда не слушался. Но в итоге мы оба подыхаемздесь, уходим туда, где нет ничего, и нас нет – абсолютная пустота. Но мне-тоесть что вспомнить, и я ни от чего не отрекаюсь. А ты, потявкивающая совесть?Тебе и отрекаться-то не от чего, твои побрякушки и абстракции вообще не имеютоблика, массы, веса, очертаний – так, зыбкие словечки, выдуманные дляоправдания собственной слабости… Ты помнишь, что мы прожили две тысячи лет? Ивсегда эти твои приматы грызли друг другу глотки. Они еще разнесут в клочьяпланету, жаль, мы этого уже не увидим, не смогу я над тобой посмеяться…

– Ну, насчет планеты вы… – заикнулся было Гаранин.