Византийский военно-морской флот знал эпохи взлётов и падений, но он был достаточно силён с 29 июля по 7 августа 626 г., когда и авары, и Сасаниды сняли осаду города. В «Пасхальной хронике» (“Chronicon Paschale”) мы читаем: «…вечером и с нашей стороны, несмотря на встречный ветер, отплыло в Халы около 70 кораблей, дабы воспрепятствовать моноксилам [однодеревкам] переправиться» [р. 178].

Это были не боевые корабли, а лодки, но всё же изрядных размеров, не обычные «шлюпки», то есть гребные плоскодонки. Красноречиво звучит замечание о том, что они шли против ветра: ведь это предполагает наличие подготовленных экипажей и хорошего парусного вооружения, а также боевых лучников на борту.

Армянский историк Себеос сообщает о морской битве, из которой персидское войско возвратилось с позором, потеряв 4000 человек вместе с судами [Часть I, р. 79], а «Пасхальная хроника» (“Chronicon Paschale”) повествует о печальной участи славян:

Когда осада была снята, сасанидские войска отступили в восточную Анатолию, чтобы снова заняться преследованием Ираклия, а каган разобрал свои осадные машины, соблюдая условия перемирия, но пригрозил возвратиться, хотя многие славяне из-за раздоров с ним оставили его войско: как мы видели, их отпадение, возможно, вдохновили и вознаградили византийцы.

Не сумев взять город и, несомненно, уничтожив все съестные припасы в округе за осаду, длившуюся целый месяц, авары и славяне вынуждены были совершать рейды в другие места, чтобы раздобыть себе пропитание. В обычных обстоятельствах византийские войска на марше могли вызывать к себе конвои с повозками, гружёнными едой, как до них делали римляне, и поэтому могли вести долгие осады, длившиеся целыми месяцами, даже после того как вся окружающая местность была полностью разорена.

У авар не было такой логистики, основанной на сборе налогов: они зависели от дани и обычного вымогательства. Это, разумеется, получалось у них неплохо; кроме того, со своим множеством лошадей, предназначенных также для членов их семей и для слуг, авары могли собирать фураж в обширной округе, чтобы вести долгие осады. У славян лошадей было меньше (точнее, совсем немного, как можно полагать); кроме того, они были слишком многочисленны для того, чтобы кормиться за счёт благосклонных даров осаждённых. Поэтому они ушли, и уже одно это могло вынудить кагана снять осаду, поскольку, хотя авары обладали столь вескими тактическими преимуществами, что им удалось запугать множество славян, всё же их было слишком мало для того, чтобы осаждать шесть километров Феодосиевой стены.

Ход войны передвижений, которую Ираклий вёл с марта 624 г., резко изменился осенью 627 г.[737]

Он опять выдвинулся к востоку, на Кавказ, и нет никакого сомнения в том, чего именно от него ждали: что он возвратится назад с наступлением зимы. Но это был не рейд, пусть даже «стратегический»: это было полномасштабное глубокое вторжение. Оно стало возможным благодаря сильному подкреплению, полученному теперь уже очень опытным, весьма подвижным, но по необходимости малочисленным войском Ираклия. В 6117 г. от сотворения мира через прикаспийские равнины верхом на маленьких, выносливых лошадях (или пони), которые впервые появились вместе с гуннами и затем в последний раз возвратились в Европу спустя шесть веков вместе с монголами, прибыли конные лучники из степных краёв, «40 000 храбрецов», согласно «Хронографии» Феофана[738].

Их привёл тюркский каган, гораздо более великий, чем его аварский противник: Зиевил, как называет его Феофан, хотя, несомненно, имеется в виду Тон-ябгу, речь о котором уже шла выше. Тогда он был главным правителем Западного каганата обширной Тюркской империи, которая простиралась от Китая до Чёрного моря и тогда уже распадалась. А может быть, его стоило бы назвать уже главой возникавшего тогда преемника Западного Тюркского каганата, то есть Хазарской державы, либо его следует считать носителем обоих этих титулов, если учесть, что хазары, несомненно, возникли из более пространного каганата[739]. Но в любом случае люди Тон-ябгу были прежними союзниками и нынешними врагами Сасанидской Персии, естественное влияние которой в Центральной Азии, конечно, сталкивалось с интересами тюрок, как бы они ни назывались, – это было восходящее к глубокой древности (и длящееся по сей день) состязание между Ираном и Тураном. Кроме того, тюрки были потомственными врагами авар, которые изначально правили тюрками, а затем бежали от них на запад. Авары, которым только что не удалось взять Константинополь, были для тюрок «рабами, бежавшими от господ своих… они будут растоптаны копытами наших коней и раздавлены, как муравьи»[740].

Но даже самые дерзкие вторжения византийцев не могли сводиться к одним только военным действиям. Ведь им предшествовали, их сопровождали, обеспечивали их возможность и следовали им энергичные усилия, направленные на то, чтобы привлечь на свою сторону союзников и разделить врагов, прибегая ко всем возможным средствам.

Прибытие конных лучников не было случайностью. Как мы видели, византийцы в течение десятилетий вели переговоры с каганатом, отправляя послов в долгие и опасные путешествия. Мы также видели, что, по утверждениям византийских источников, послы Ираклия сыграли свою роль в отделении будущих сербов и хорватов от неразличимой массы славянских приспешников авар, а затем послам удалось убедить славян активно противостать аварам, прежде чем бежать от них севернее, в те места, где они живут по сей день.

Ираклий был, конечно, великим полководцем, но без сопутствующих усилий, направленных на то, чтобы убедить, вынудить и обескуражить врага, он едва ли выиграл бы свою войну. Ему не удалось умиротворить ни Хосрова, ни аварского кагана, но он достиг гораздо большего, убедив племена сербов и хорватов отложиться от авар, а главное, переманив на свою сторону Ябгу-кагана.

Согласно Феофану, Ираклий добился даже большего, успешно завербовав Шахрвараза, главнокомандующего войсками Хосрова, когда тот был в пределах досягаемости во время осады Константинополя[741]. Однако дальнейшие события оставляют нас в неизвестности относительно верности Шахрвараза, так что сложная интрига, упомянутая Феофаном, может быть всего лишь вымыслом.